Вирджиния Эндрюс - Лепестки на ветру

Нахмурившись, он смотрел в пространство.

— Я все понимаю.

— Крис, он же совсем одинок. Может быть, он смотрит на меня только потому, что просто не на что больше посмотреть, нет ничего интереснее, чем я. — Но как приятно узнать, что сорокалетние мужчины питают слабость к пятнадцатилетним девочкам! Как славно завоевывать их той силой, которой была наделена моя мать! — Крис, а если доктор Пол говорит правду, я имею в виду, если он действительно хочет нас, ты бы остался?

Нахмурившись, он изучал живую изгородь, которую недавно стриг. После долгого раздумья медленно заговорил:

— Давай устроим ему проверку. Если мы скажем ему, что уезжаем, а он не сделает ничего, чтобы остановить нас, то тогда это вежливый способ дать нам понять, что на самом деле он не хочет, чтобы мы остались с ним.

— Ты думаешь, это честно устраивать ему такую проверку?

— Надо дать ему возможность избавиться от нас и не испытывать при этом чувства вины. Знаешь, такие люди, как он часто творят добро, потому что так должно, а не потому, что им этого действительно хочется.

— Ох.

Не мы одни размышляли и колебались. На следующий день после обеда Пол пришел к нам на заднюю веранду. Пол. Мысленно я называла его так, фамильярно, это больше ему подходило: он был так элегантен, такой чистый, красивый сидел он в своем любимом белом плетеном кресле, медленно и мечтательно попыхивая сигаретой, в красном свитере крупной вязки и серых брюках. Мы тоже были в свитерах: вечер был прохладный. Крис присел рядом со мной на перила, Кэрри устроилась на верхней ступеньке.

Сад у Пола был сказочный. Пологие мраморные ступени спускались вниз и через несколько футов другие ступени поднимали вас на уровень выше. Через небольшой ручей был перекинут лакированный японский мостик. Там и сям в кажущемся беспорядке были разбросаны статуи обнаженных мужчин и женщин, пронизывая атмосферу этого сада всепроникающей чувственностью, придавая ей что-то неуловимо соблазнительное. Это были классические статуи, полные грации, в красивых позах. Я поняла, что это за сад. Это был сад из моих прежних снов.

Ветер усилился и стал холоднее, он поднимал сухие листья, крутил их в воздухе, а доктор рассказывал нам, что раз в два года он ездит за границу на поиски прекрасных мраморных статуй, чтобы перевезти их через океан и присоединить к своей коллекции. В прошлую поездку ему особенно повезло: он вернулся с вполовину уменьшенной копией роденовского «Поцелуя».

Я вздохнула вместе с ветром. Я не хотела уезжать. Мне нравилось здесь с ним, с Хенни и с этим садом, который совершенно заворожил меня, внушая каким-то образом, что я очаровательна, прелестна, желанна.

— Все мои розы уже старые, их потомки не дают устойчивого аромата, — говорил доктор Пол. — А зачем вообще нужны розы, если они не пахнут?

В затухающем жемчужном свете уходящего дня его блестящие глаза встретились с моими. Мой пульс участился, я опять вздохнула. Интересно, какая у него была жена, и как это быть любимой таким, как он? Я виновато отвела глаза, чтобы он не прочитал моих мыслей.

— Ты чем-то обеспокоена, Кэти? Чем?

Его вопрос застал меня врасплох, словно он уже знал все мои тайны. Крис повернул голову и предостерегающе на меня посмотрел.

— Это просто ваш красный свитер, — глупо ответила я. — Его Хенни вам связала?

Он слегка хихикнул и посмотрел вниз, на свой красивый свитер.

— Нет, не Хенни. Его связала мне на день рождения моя старшая сестра и прислала в посылке. Она живет на другом конце города.

— А почему ваша сестра послала вам подарок посылкой, а не просто принесла? — спросила я. — И почему вы не сказали нам про свой день рождения? Мы бы тоже подарили вам подарки.

— Ну, — начал он, устраиваясь поудобнее и закидывая ногу за ногу. — День моего рождения прошел незадолго до того, как вы сюда приехали. Мне исполнилось сорок — на тот случай, если Хенни вам еще не сказала. Тринадцать лет назад я овдовел, и моя сестра Аманда не разговаривает со мной с того самого дня, когда моя жена и маленький сын погибли в катастрофе.

Его голос упал, а взгляд, мрачный и отрешенный, блуждал в пространстве.

Палые листья катились по газону, ложились на ступени, словно сухие коричневые утята. Все это напомнило мне одну запретную ночь, когда мы с Крисом так страстно молились, прижавшись друг к другу, на холодной скользкой крыше под луной, которая смотрела на нас, как нахмуренный глаз Господа. Чем можно искупить тот страшный грех? И можно ли? Бабушка бы, конечно, быстро сказала: