Вирджиния Эндрюс - Сквозь тернии

Ее черные глаза сверкали; она вновь покорила меня своей горячей привязанностью, своим темпераментом.

— …И, как все старые люди, раз начав отсчет воспоминаниям, я предаюсь им без удержу. Твой дед был страшно счастлив, когда родился Джулиан! Это был счастливейший день в его жизни. А я держала твоего отца на руках и глядела на своего мужа-красавца, как и ты, конечно. Я готова была лопнуть от гордости, что в том своем возрасте дала жизнь ребенку, первенцу, появившемуся на свет так легко — и таким легким, замечательным ребенком он был с самого рождения!

Я хотел было набраться храбрости и спросить, в каком же именно возрасте она родила моего отца, но не осмелился. Вероятно, вопрос этот стоял у меня в глазах, потому что она сказала:

— Не твоего чертова ума дела, сколько мне лет, — а потом порывисто поцеловала меня. — Да, но ты выглядишь даже лучше, чем твой отец в таком же возрасте. Я и не думала, что это возможно. Я всегда говорила Джулиану, что он будет выглядеть лучше с загаром, но он вечно возражал мне и даже нарочно оставался ненатурально бледным.

Грусть заволокла ее глаза. К моему удивлению, она взглянула в сторону Барта, и к еще большему удивлению, я увидел, что он заинтересованно слушает.

Она снова была все в том же черном платье, поверх которого было накинуто болеро из леопардовой шкуры, видавшее лучшие дни.

— Никто глубоко не знал твоего отца, Джори, так же как никому на самом деле он не принадлежал. Никому, кроме твоей матери.

Она вздохнула, помолчала и снова начала говорить, будто хотела выговориться, пока не вошла мама:

— Итак, я решила получше узнать сына моего Джулиана. Я также решила во что бы то ни стало добиться твоей любви, потому что я никогда не была уверена в любви Джулиана ко мне. Я все время повторяю, что сын, рожденный от союза Джулиана с такой женщиной, как твоя мать, должен быть превосходным танцором и даже без недостатков, что имел Джулиан. Твоя мать очень дорога мне, Джори, очень дорога, хотя она и не желает в это верить. Я признаю, что временами дурно с ней обращалась. Она принимала это за мое истинное к ней отношение, хотя это были всего только вспышки злости, потому что мне казалось, она недооценивает моего сына.

Мне стало неловко от разговоров на эту тему. Как бы то ни было, я был на стороне матери. Она это заметила, но продолжала:

— …Я так одинока, Джори, мне необходимо быть возле тебя, возле твоей матери. — Какие-то воспоминания омрачили ее лицо, сделав его еще старше. — Самое худшее, что несет нам старость — это чувство одиночества, ненужности, заброшенности.

— Ах, бабушка! — воскликнул я, обнимая ее. — Не чувствуйте себя одинокой и бесполезной. У вас есть мы. — Я крепко обнял и поцеловал ее. — Разве вам не нравится наш дом? Вы можете жить здесь с нами. Я не рассказывал, что мама сама сделала дизайн дома?

Мадам с любопытством оглядела комнату:

— Да, интерьер прекрасный, и это так похоже на руку Кэтрин. А где она сама?

— Она в своей комнате, пишет.

— Письма? — Мадам казалась оскорбленной тем, что мама не слишком гостеприимная хозяйка и не соблюдает обычаи.

— Бабушка, мама пишет книгу.

— Книгу? Танцоры не должны писать! Улыбаясь, я сделал пируэт и несколько па:

— Мадам Бабушка, танцоры могут все, что задумают. Кроме того, если мы с легкостью переносим ежедневную боль, чего еще стоит бояться?

— Отказа! — отрезала она. — У танцоров всегда высокое «это». Одного отказа иногда бывает достаточно, чтобы впасть в отчаяние.

Я подумал, что уж она-то не впадет в отчаяние, даже если почтальон принесет ей тысячу писем с отказами.

— А где отец? — спросила она.

— Делает вечерние обходы в больницах. Просил передать вам его извинения. Он хотел встретить вас, но вы опоздали, и он уехал.

Она фыркнула в ответ, как будто в этом была его вина.

— Ну, так, — сказала она, вставая и оглядывая комнату, — я полагаю, самое время пойти поздороваться с Кэтрин, хотя, несомненно, она слышит мой голос.

Я тоже так думал, ведь ее голос был пронзителен, как крик.

— Мама иногда так увлекается… она временами не слышит собственного имени, названного за ее спиной.

— Ха! — вновь фыркнула она.

Потом она последовала за мной через холл. Я осторожно постучал в мамину закрытую дверь, и, услышав что-то вроде «Да?», открыл ее.

— Мам, у нас гости.

На минуту в маминых глазах появилась неприязнь. Но мадам уже надменно вплыла в спальню и без приглашения уселась в бархатный шезлонг.

— Мадам Мариша! — воскликнула мама. — Как чудесно, что вы приехали. Наконец-то вы решили навестить нас.