Вирджиния Эндрюс - Сад теней

К тому времени, когда гости разошлись, я была измучена, оскорблена и унижена, но, в общем, довольна, что пытка прекратилась. Я сказала Малькольму, что устала и что иду к себе.

— Вечер был чудесный, не правда ли? — спросил он.

— Я была не в восторге от гостей, особенно от женщин, хотя ты, вероятно, получил удовольствие.

На лице у него отразилось некоторое удивление, когда я повернулась и стала подниматься по лестнице. Я почувствовала себя отвергнутой и брошенной в беде.

Малькольму не следовало уединяться в библиотеке с этой похотливой женщиной, оставляя меня на съедение вампирам. Если таково общество Виргинии, то я рада, что оно меня отвергло, сказала я себе.

И все же меня не покидало впечатление легкости и изящества присутствовавших женщин — той свободы, которой они упивались, уверенности в их взглядах, внешности и в том, как смотрели на них мужчины. Никто и никогда не глядел на меня так — глазами, полными восхищения и сильной страсти. Мое истощение было не столько физическим, сколько душевным и умственным.

Когда я нырнула под одеяло, и голова упала на подушку, то ужасно захотелось разрыдаться. Прием, на который я возлагала большие надежды и который должен был принести мне долгожданное признание в обществе, дал совершенно обратный результат. Где я могла теперь появиться после того, как Малькольм так непристойно повел себя на нашем свадебном торжестве? В утешение я двумя руками обхватила подушку и заснула измученным сном. Во сне меня преследовали искусители в образе развратных девок, поэтому сон мой был коротким, он длился не более нескольких минут, а затем меня вновь сотрясали рыдания и душили слезы. Проплакав, я, наконец, забылась в долгожданном сне.

Незадолго перед рассветом я услышала, как хлопнула входная дверь, и, открыв глаза, увидела перед собой Малькольма Нила Фоксворта, совершенно голого в лунном свете, его мужское начало неясно вырисовывалось передо мной.

— Я хочу сына, — объявил он.

Я вздрогнула и уставилась на него, но не сказала ни слова.

— Ты должна сосредоточиться на том, что нам предстоит, Оливия, — добавил он, когда забирался ко мне в постель. — Так мы скорее сможем добиться успеха.

Он отбросил в сторону одеяло и набросился на меня. Его решительность и неистовство напугали меня. И вновь в его обращении со мной не было ни ласки, ни нежности. Я обернулась к нему, ожидая поцелуя, прислушиваясь к нежным и ласковым словам, готовым слететь с его губ, но лицо его по-прежнему было твердокаменным, а небесно-голубые глаза были все такими же безжизненными. Казалось, он обратил весь свой взор внутрь себя и игнорировал весь окружающий мир. Что привиделось ему во время нашего совокупления? Может быть, ему привиделась Аманда Биденс, я или его мать? А может быть, еще кто-нибудь? Может быть, он занимался любовью с воображаемой партнершей? Звучали ли в его сознании слова любви? Это было нечестно.

Я откинулась на подушку и отвернулась от мужа. Меня трясло и бросало в дрожь. Когда же я почувствовала, как изливается его семя, то вновь посмотрела в его стеклянные глаза и прочитала в них лишь одно желание, чтобы это семя достигло своей цели. Когда все было позади, он упал на меня и тяжело задышал, словно лишившийся сил марафонец, но я была признательна ему за то, как нежно он прижался к моему телу. В этом, по крайней мере, ощущалась теплота.

— Хорошо, — пробормотал он, — хорошо, — и оттолкнул меня.

Затем он надел халат и долго разглядывал себя, стоя перед зеркалом, как будто его отражение могло поздравить его с победой. Ему что-то очень понравилось в собственной довольной улыбке, и он улыбнулся мне.

— Я надеюсь, Оливия, — добавил он, — ты окажешься такой же плодовитой, как я и ожидал.

— Ты не властен над природой, Малькольм. Природа — не твой и не мой слуга.

— Я хочу сына, — повторил он. — Я женился на тебе, потому что ты — серьезная женщина, которая может стать хозяйкой большого дома, но также и потому, что у тебя здоровое тело, которое даст мне детей, так необходимых мне.

Я взглянула на него, не в силах ничего ответить. Глаза его были суровы, он был для меня совсем чужим.

Все, что он сказал, было безусловной правдой — женщина должна быть хорошей женой, хозяйкой в доме мужа, благоразумной и надежной, преданной, словом, такой, на которую мог положиться супруг, ну и, конечно, хорошим воспитателем для собственных детей; но во всем этом не хватало чего-то особенно значимого, а именно — любви.