Илья Зверев - В двух километрах от Счастья

Он всегда умел так сказать, что возразить было уже почти невозможно. Если б он сказал просто «для урока», то мама вряд ли бы отдала. Но для совершенствования!

Мама очень дорожила магнитофоном. Когда приходили какие-нибудь неинтересные гости, например папины философы с кафедры, с которыми неизвестно было про что разговаривать, то включали пленку. Для этого у них были специальные пленки с такими штучками, которых по радио, сколько их ни лови, не услышишь. Например, такая:

— В этом есть какая-то безудержная степная удаль, — замечал в этом месте папа. И никто ему не возражал.

Словом, несмотря на все это, магник Машке дали. И тут как раз пришел Ряша, то есть Вовка Ряшинцев.

— Ну, что там нести? — грубо, как Челкаш из произведения Максима Горького, спросил он. — Это, что ль?

Вовка старался быть таким же грубым, соленым парнем, как Кол я . Он тоже говорил «во даеть!» и сплевывал, не размыкая губ. Но все это плохо ему удавалось, потому что он был хилый очкарик, кроме того, сильно испорченный интеллигентным воспитанием, которое навязали ему родители — знаменитые в городе зубные врачи…

Когда они вошли в класс, держась вдвоем за кожаную ручку тяжелого музыкального ящика (конечно, Машка не дала этому несчастному Ряше тащить его одному), по всем партам прокатился стон. Кол я от счастья вскочил на учительский стол и завопил:

— Обдурили дураков на двенадцать кулаков!

Обычно каждого дурака обманывали только на четыре кулака, но поскольку тут обманули сразу двоих (а может быть, просто для рифмы), Кол я пел «на двенадцать кулаков». И это было в три раза обиднее.

— Эта, с позволения сказать, острота самого низкого пошиба, — дрожащим интеллигентным голосом сказал Ряша, но потом овладел собой и рявкнул как следует: — Вот кээк вмажу тебе в сопелку, гад…

Машка ничего не сказала. Она поставила магник в дальний угол и стала как ни в чем не бывало смотреть в окно.

А класс вопил, и плясал, и бесновался:

— Первое апреля, никому не веряй!

— Первое апреля, никому не веряй!

Все замолчали только в ту минуту, когда на пороге появилась следующая жертва.

— Ой, рукав в краске измазала! — крикнул ей Лешка Семенов.

Жертва тоже ойкнула и стала выворачивать себе руку, чтобы сверху увидеть собственное плечо.

— Первое апреля, никому не веряй! — заорал класс.

За окном тоже было первое апреля. У школьных ворот, под красным полотнищем «Добро пожаловать!» (которое с этой стороны читалось наоборот: («!ьтаволажоп орбоД») стоял заслон. Несколько самых предприимчивых мальчишек надеялись здесь перехватить кого-нибудь, кого еще никто не успел «купить», и показать им, дуракам, первое апреля.

Иногда это им удавалось. Машка видела, как они вдруг подпрыгивали от радости и плясали вокруг какого-нибудь несчастного, ошалело глядевшего по сторонам.

Кроме истории с магником было еще несколько крупных достижений. Сумасшедшему юннату Леве Махерваксу показали какую-то птичку, вырезанную из польского журнала, и сказали, что это загадка зоологии — павианий соловей, который водится только в южной части Галапагосских островов и поет мужским голосом.

— Вообще Галапагосские острова — удивительный район, — сказал Лева. — Только там водятся исполинские черепахи.

Он был доверчив и в самом деле много знал, что несколько снижало ценность этой «покупки». Поэтому чемпионкой была признана Машка, которая, оправившись от потрясения, «купила» первого ученика и всезнайку Сашку Каменского, длинного, тощего, бровастого мальчика, со всеми разговаривавшего снисходительным тоном, даже с директором школы, даже с генерал-полковником танковых войск, приходившим в отряд накануне Дня танкиста.

— А ну, Сашка, откуда эти строчки: «Кнопка жизни упала кляксой»? — спросила Машка. — Хоть поэта угадай!

Он пошевелил губами, большими и мягкими, как у лошади, которую Машка видела этим летом в деревне, и сказал:

— Конечно, это Маяковский. Ранний. Возможно, это из «Флейты-позвоночника». Да, да, конечно, оттуда…

И дальше он стал объяснять, что именно хотел сказать поэт этими строчками. К сожалению, он не сумел довести свои объяснения до конца, так как Машка прыснула и испортила все дело, за что ее справедливо осудил весь класс…

Уже к первой перемене какие бы то ни было «покупки» стали невозможны. Все, вплоть до первоклашек, ходили бдительные. Все ждали подвоха и никому не верили. Что бы ни говорилось, все слушали со скептическим выражением: ладно, ладно, трепись, со мной номер не пройдет…