Алексей Иванов - Ненастье

— И это тоже. Но не только. Я не знаю, как сказать, Серый. При тебе у всего «Коминтерна» было общее дело. А сейчас по нулям.

— Общее, говоришь?.. — Серёга тоже поглядел в окно, не мытое три года. — А пойдёшь ко мне работать, как раньше? Я тачилу беру, ищу водителя.

Серые облака поздней, уже угасшей осени плыли мимо лоджии Серёги.

— Не пойду, Серый, — Герман покачал головой. — Извини.

Герман знал, что Танюше будет невыносимо, если он устроится на работу к Лихолетову. Пусть ничто не напоминает Танюше о Серёге — так ей будет легче. Германа сейчас заботила только Таня. Однако он понимал, что ставит прозрачную стену между собой и Серёгой, обозначает дистанцию. Дистанция не изменит их отношений, но она появится — и уже навсегда.

— А говорил, что ты за меня, — поморщился Серёга.

— Разве я не могу быть за тебя, но не работать у тебя водилой?

Лихолетов откуда‑то всё разузнал про Немца и Таню. Он не чувствовал себя виноватым в Танькином горе: он не обманывал девчонку, ни к чему не подталкивал, так само вышло. Но он ревновал, что Танька предпочла ему Немца. Ясное дело, что после разрыва Танька искала бы нового мужика, — и тем не менее… Ревность у Серёги вызывало абсолютно всё, что происходило на воле, пока он сидел в СИЗО. Даже гибель Быченко и Гайдаржи.

— Сергуня, познакомь с твоим гостем! — пьяно закричали из комнаты.

— Ты стал умнее, Немец, — сказал Серёга с неодобрением, но уважением.

— Серый, ты можешь мне доверять по‑прежнему.

— Выпьешь со мной? — Серёга взял со стола бутылку и выдернул пробку.

— По писюрику, — усмехнулся Герман.

— Эй, шалавы, — крикнул Серёга в комнату, — идите сюда за компанию.

Потом Герман узнал, что Серёга принял к себе водителем Яна Сучилина.

Серёга больше ни в чём не просил поддержки у Германа. Герман думал: почему? Наверное, потому что поумневший Немец Серёге был не нужен. Серёга готовился к драке за «Коминтерн». Зачем ему соображающий солдат?

Откинувшись, Лихолетов был куда более богатым, чем до кичмана. Три с лишним года, пока он сидел в СИЗО, «Коминтерн» отчислял ему то, что полагалось по учредительным документам организации. Впрочем, инфляция превратила бы в пшик Серёгины тысячи и миллионы рублей, но Гайдаржи успел перевести выплаты Лихолетову в валюту. И теперь Серёга знал, что у него есть бабки, — значит, он может действовать свободно. Однако он не знал страну, в которой предстояло действовать. Он ощущал себя инкубаторским.

Газеты, попадавшие в изолятор, не могли научить жить в новом мире. Серёга очутился в другой эпохе, где даже деньги были другие — дойчмарки и баксы, а не купюры СССР. Серёга никогда не видел супермаркет, не умел пользоваться банкоматом, не играл в компьютерные игры, даже йогурт не пробовал. Сняв проститутку, он не понял, что за тесёмочки на ней надеты.

Серёге удивительно было видеть в Ельцине вполне понятного человека: то разухабистого алкаша‑раздолбая, всё пустившего в распыл, то бесцветного старика‑сердечника, словно выстиранного по ошибке. По видаку Лихолетов посмотрел записи октябрьских событий 1993 года: плоские и вёрткие Т‑80 на проспектах Москвы (в Афгане таких танков Серёга не встречал), дымящийся чёрно‑белый небоскрёб парламента… Бред какой‑то.

Охренеть: круче всех стала братва — отряды бандюков на огромных и чёрных импортных тачках! Бандюки для Серёги всегда были злыми тварями, не способными к умственной деятельности, а сейчас они овладели навыками, которыми Серёга не владел, и ориентировались в жизни лучше Серёги. Им завидовали. У них был стиль, была организация; они определяли понты.

И деньги сейчас зарабатывали совсем не так, как думал Серёга. Точнее, не зарабатывали, а добывали. Появились какие‑то «пирамиды», в которые люди добровольно приносили свои бабки, непонятно почему поверив явным пиздаболам. Появились какие‑то олигархи — неимоверные богачи, которые образовались без видимых причин, сразу и полностью, и теперь хозяйничали в Кремле. И какой‑то билетик‑ваучер вдруг превратился в важный документ: кому хватало терпежа, те собирали эти ваучеры чемоданами, обменивали их на полумёртвые заводы и потом распродавали то, что успевали урвать.

Раньше Серёга надеялся, что слава афганской войны будет крепчать, но шиш: страна получила новую ненавистную войну в горах, и животный страх перед Чечнёй не позволял уважать Афган. «Афганцы» стали выглядеть как‑то двусмысленно; им завидовали, типа как они отвоевали влёгкую — при нормальной власти и в нормальной армии; короче, везунчики. Лихолетов не ожидал, что Афган окажется неважной темой. Афган — он уже в прошлом, он далеко, и зацепил он не каждого. А здесь и сейчас все ненавидят чеченов.