Андрей Бильжо - Истории про еду. С рисунками и рецептами автора

Ножки всегда отдают детям, и нам казалось, что родители любят крылышки. Я тоже в детстве думал, что мама любит крылышки. Потом, когда мы сами становимся родителями, это заблуждение развеивается.

Хлеб с маслом у нас называют бутербродом с маслом, хотя бутерброд – это и есть хлеб с маслом.

Этот бутерброд был кошмаром моего детства. На мягкий кусок белого хлеба в детском саду клали кубик твёрдого замёрзшего масла. Дети должны были сами намазать его на хлеб. Ножи детям не давали – видимо, боялись, что они зарежут своих воспитательниц. Приходилось намазывать масло черенком алюминиевой чайной ложечки. Черенок гнулся, а твёрдое масло, вдавливаясь в мягкий хлеб, намазывалось на стол.

Есть масло в таком виде я не мог. Тошнило. И тогда воспитательница, следя за тем, чтобы ребёнок получил свою дозу полезного продукта, бросала мне кубик сливочного масла с уже прилипшими к нему крошками хлеба в горячий чай (кофе, какао) и размешивала этой самой алюминиевой ложечкой. Вся поверхность горячей жидкости покрывалась жёлтыми островками масла.

Воспитательница ждала, пока я при ней, давясь, не выпью эту жидкость.

Сливочное масло было опосредованным мерилом служебных отношений. Кого больше любила повариха – тому она его больше и клала. Дежурному врачу, который снимал пробу на пищеблоке, масла клали столько, что каша или пюре плавали в нём. Когда дежурил я, то, к ужасу работников пищеблока, отношения со мной у них не складывались. Язык масла, а заодно и сахара, исчезал.

Я предупреждал сразу: «Каша – без масла, чай – без сахара».

Именно масло во времена дефицита любили воровать. Именно за ним пристально следили. Закладка масла в больнице имени Кащенко была серьёзной процедурой. На тележке три пациен-та в сопровождении двух сотрудников пищеблока вывозили огромный куб сливочного масла – килограммов, наверное, на сто. Его взвешивали в присутствии дежурного врача с точностью до грамма, записывали вес в специальную тетрадь, а потом большим ножом резали на кубики поменьше и бросали в чан с кашей или пюре. Чан был выше человеческого роста. Врач должен был присутствовать при этом до тех пор, пока масло не растает. В то дежурство я ушёл чуть раньше окончания этого таинства, чтобы не стошнило, но вернулся, потому что забыл ручку.

Я застал следующую картину: на борту чана висела повариха, торчали только её ноги и розовое толстое с начёсом бельё. Огромным половником она пыталась выловить уже не кубик, а шарик масла. Увидев меня, бедная работница пищеблока чуть не утонула в рисовой каше. Слава богу, всё обошлось. А то пришлось бы мне ее спасать, а я бы не смог.

Меня кормили ими в детстве, и я их очень любил. А я кормил ими сына, и он их тоже любил. А мой сын сейчас кормит ими своего сына, и он их тоже очень любит.

Быстро и дёшево. Гренки в Европе – это подсушенный хлеб, у нас – размоченный в молоке с яйцом. Когда гренки готовились, они становились золотистыми, теряли прежнюю форму. Так теряют форму люди: ещё не толстые, но форма уже поплыла. Идеально, когда корочка сверху, а внутри хлеб чуть жидковат.

Дома паника – нечем кормить детей! А сделаю-ка я им гренки. И поплыл вкусный запах по комнате, и гренок так много, что не осилить всем. Моя собака, такса Дездемона, не отходила от плиты, когда их делали. А толстой ей быть нельзя. Но ей всегда что-то перепадало – да и воровала она, конечно. Однажды чуть не свалилась с треугольной табуретки, пытаясь отодрать от тарелки прилипшую последнюю гренку (все остальные она уже съела). Мы её не ругали, а посадили на кремлёвскую диету.