Мария Соловьева - Иллирия

И я почувствовала, как мое тело подымают и несут. То было последнее воспоминание той ночи, поскольку в следующий раз я очнулась, когда за окном уже было светло, хоть и все так же ненастно. Окно ничуть не походило на то, что я видела в комнате для слуг, да и прочая обстановка комнаты - богатой и со вкусом обставленной - свидетельствовала о том, что господин Ремо не привиделся мне в бреду. Меня все еще одолевала сильная слабость, поэтому я смогла лишь немного приподняться, опираясь на многочисленные подушки. Рассматривая богатое убранство комнаты, я не сразу обратила внимание на то, что мои израненные руки аккуратно перебинтованы. Слабый запах трав исходил от них, и во рту у меня тоже ощущался травяной пряный привкус, видимо, от лекарственных настоек. Затем мне показалось, что голова моя стала легче, чем обычно. Ощупав ее, я поняла, что мне порядочно остригли волосы. Должно быть, на них налипло столько грязи, что вымыть их не представлялось возможным. Тут меня снова одолел приступ кашля, столь болезненного, что даже слезы брызнули из глаз, и я не заметила, как в комнату вошел Ремо Альмасио.

- Я предупреждал тебя - не пытайся мне прекословить, - сказал он после долгой неприятной паузы. - Чего ты добилась своим упрямством? Думаешь, я сжалился над тобой, раз сейчас ты лежишь в моей постели, а не подыхаешь в темном холодном углу? Ты ошибаешься - я чертовски зол, потому что ничто не бесит меня более, чем дерзкие глупцы, что из-за жалкого состояния своего ума не в силах вообразить последствий своего поступка.

- Я не буду просить у вас прощения, - сказала я, вдруг испытав прилив такой ненависти, что даже привычный страх поблек на ее фоне.

Первый раз я осмелилась так спокойно и прямо разговаривать с господином Ремо, но не прогадала: гнев, сверкнувший в его глазах, сменился любопытством.

- На твоем месте я не стал бы разбрасываться столь опрометчивыми утверждениями, - сказал он со смехом, после чего развернулся и ушел.

В дверях показались служанки, с которыми я еще вчера делила комнату. Они все так же избегали со мной разговаривать, понимая, что положение мое в доме отнюдь не укрепилось, несмотря на все внешние признаки, и молча помогали переодеться и ополоснуться - меня все еще одолевал небольшой жар, и тело временами покрывалось липкой испариной.

Впервые за несколько дней я увидела свое отражение в зеркале. Я и раньше отличалась худощавым сложением, теперь же вовсе отощала. Небрежно остриженные волосы топорщились, делая лицо еще более измученным. Синяки уже приобрели зеленоватый оттенок, и скоро должны были бесследно исчезнуть, но вряд ли от того я стала бы выглядеть краше. Меня обрядили в домашнее платье, явно принадлежавшее одной из покойных жен господина Альмасио, и оно болталось на мне, точно кто-то вывесил его просушиться. Даже его изящная отделка не спасала ситуацию. Я выглядела точно мальчишка-оборванец, укравший дорогой женский наряд и ради смеху в него нарядившийся.

- Было велено, чтобы после купания вы немедленно вернулись в кровать и не покидали ее, - поджав губы, сообщила мне одна из служанок.

Что ж, в кои-то веки приказ господина Альмасио не вызвал у меня противления. Я зарылась в теплые одеяла с наслаждением, удивляясь самой себе. Кто бы мог подумать, что в подобных обстоятельствах я смогу радоваться чистым простыням и одежде, к которой не присохла намертво грязь...

Следующие пару дней я, запретив себе размышлять о будущем и беспокоиться о настоящем, провела в комнате господина Ремо, заняв его прекрасную кровать. Чтобы восстановиться после болезни мне требовалось много сил, да и настойки, которыми меня щедро потчевали, вызывали сонливость, так что почти все время я спала. Иногда мне снились кошмары, в которых вновь и вновь приходилось переживать недавние страхи: то Гако Эттани душил меня поясом, то Ремо топил в ледяной воде, и каждый раз я просыпалась, надсадно кашляя и задыхаясь. С тоской я думала, что, скорее всего, мне никогда не избавиться от этих воспоминаний, и всю оставшуюся жизнь, как бы она не сложилась, мне предстоит каждую ночь кричать от страха.

После одного из таких пробуждений я увидела, что господин Альмасио сидит у изголовья кровати, держа в руках какие-то бумаги. Приглядевшись, я поняла, что он изучал мои рисунки, ожидая, когда я проснусь. Отчего-то мне стало вовсе не по себе, словно Ремо теперь пробрался и в мои добрые воспоминания о жизни в Венте, когда я еще представить не могла, что за беды меня ждут впереди. Любая мысль о господине Альмасио, даже самая мимолетная, заставляла меня вновь и вновь ощущать боль от побоев, вкус крови во рту, парализующий страх, испытанный мной во время нашего разговора у моря. Теперь все это проникло и в мое прошлое, ранее защищенное от липкой темной безысходности, что оплела мое настоящее, точно плесень.