Сергей Арутюнов - Запах напалма по утрам (сборник)

– У вас нет матерей. Вы – слепки прошлого. Вы – дети машин.

– Ты же знаешь, что обеспечить всю популяцию в небе над планетой было нельзя, но мы сумели выстроить цитадели, сумели выжить. А ты? Посмотри на себя. Ты наполовину паук.

– Я человек, – открылись широко посаженные глаза. – Вы ушли от борьбы, а моя династия противостояла стихии в течение шестисот лет!

– Ты называешь пауков стихией? От того, что ты с ними… делаешь… у вас наступил симбиоз. Посмотри на себя. Сравни себя со мной.

– Ты слишком сложно одет.

– Но ты можешь видеть хотя бы пропорции… Я не могу раздеваться на поверхности…

– И не нужно. Я помню… Две руки, две ноги, два глаза… Отец разучивал со мной эту считалку.

– Научи нас жить на планете заново, дай нам такую же реакцию, как у тебя, такую же силу приспособляться к обстоятельствам. Наши силы в небе на исходе, мы хотим земли.

– Хотите крысиной участи?

– Человеческой.

– Ты голоден?

– Хочешь предложить мне паука?

– Сначала его нужно поймать. Идем.

Синтат вышел в ветер, гремя чешуей. Кокон сдулся и потерял конфигурацию. Навигационная башня Цитадели молчала. Арахнофаг пропал. Синтату стало холодно и безразлично то, что произойдет.

Послышался зудящий звук. Словно кто-то быстро проводил тонким пластиком по толстому. Утих. Снова послышался и смолк надолго.

Над утесом, венчавшим вход в пещеру, загорелся огонь. В бликах заплясали склоны. Сверху к ногам Синтата упал камешек. Он медленно поднял голову. На скалу вполз Паук. Его черные лапы обнимали камень. Он ждал. Синтат видел, будто в учебном фильме, как припадает его брюхо к земле, оставляя липкую родильную пелену.

Самка.

Заметила.

Бежать уже нельзя, вход далеко.

Паучиха перемахнула завал и подняла передние ноги, словно обрисовывая ими контуры жертвы. Хелицеры раздвинулись и сдвинулись. Сейчас будет бросок, понял Синтат.

Кокон защитил бы его, но даже один-единственный раз ощутить себя в объятиях живой машины смерти было ужасным испытанием даже с учетом тренажеров.

Паучиха ринулась, и в тот же миг блистающий металлический кол настиг ее в броске, вошел в нее насквозь и пригвоздил к скале, подвигался в стороны, выбросил нити, спеленал дергающиеся ноги, вздыбил их кверху, с хрустом вывернул и сломал. На глазах Синтата металл стал сворачиваться в тело арахнофага, уходить под кожу. Прямо в шрамы.

– Будешь?

Горный убийца запускал руки в паучиху, выдирая лакомые куски. В пещере весело горел огонь.

Карлики-крысы, получившие долю, похрюкивали замаслившимися носами.

– Я не ем паучьего.

– Посмотри сюда.

Синтат ничего не увидел, кроме черно-красного месива в раскрое брюшного бурдюка.

– Откуда, ты думаешь, они пришли на планету?

– Из Ада.

– Тогда как ты объяснишь это?

Арахнофаг вынул из месива связку сосудов. Под ними зарозовел комок слизи.

– Паучье сердце. Ложно-зачаточное.

– И что?

– Вы не читаете книг.

– Нас учат со слуха.

– Мой дед оставил запись… Арахнофагов приглашали в деревню, где по ночам все обращались в пауков. Это называлось «Зов Смерти». Если община была религиозной, она предпочитала, чтобы ее истребили в момент обращения.

– Что ты хочешь сказать?

Арахнофаг запустил клешню под ложносердие и, побурлив в родильной камере, вынул черные сгустки, облепленные родильным гноем.

– Что это?

– Постой… Это похоже…

– Это молодые пауки.

– Это люди.

На багровой ладони лежали крошечные человеческие фигурки с подвернутыми ножками и ручками.

– Это молодые пауки. Потом у них отрастают конечности, из каждой ноги вырастают две лапы, из каждой ноги две… считай, позже деформируется тело… Пауки втянули в себя людскую эволюцию. Сотни лет назад ДНК людей сместилась к паучьей. И я, и мой отец, и дед, и прадед истребляли последствия, противясь очевидному. Смотри.

Охотник разрезал камеру и показал длинный голубой сосуд, тянущийся от брюха к голове.

– Кислородовод. Паук регенерирует свои газы для дыхания, не испуская их наружу. Он не мерзнет. Он может не есть годами. Он может жить в пустоте.

– В космосе?

– Да. – Арахнофаг смеялся. – Да! В пустоте, из которой вам пришлось вернуться. Вы не смогли пробыть в ней и сотни лет. Паук – вековая мечта, исполнение Зова. Наш путь в небо. Но кто думал, что он будет таким омерзительным?

Был шестьсот шестидесятый час полуночи, когда солнце, опоясанное трупной мглой, изрытое ржавыми прожилками ядерных пролежней, закатилось за взорванный горизонт. В обрушившейся ночи закричали от боли пожираемые кислотной моросью кусты, от них порскнули вдоль размоин грязевые ручьи, смерзаясь в бурые сморщенные сосульки. Черная Топь вздулась. Из нее, быстро обрубая корнерезом многометровые тонкие стебли хроникса, в арктической тишине, мучительно, как во время родов, выходил Людвиг.