Сергей Арутюнов - Запах напалма по утрам (сборник)

Алапин, министр только что сколоченного кабинета, вышел из бронелимузина, демонстрируя спокойствие: к первому заседанию у него «имелись кое-какие наработки», и он рассчитывал красануться по полной, как в недавней молодости, с блеском в глазах и расчетом на какое-то будущее, так некстати наступившее.

Референты обступили его с боков, бобики указывали направление плавными уважительными жестами. Пока он шел, с него сняли пальто и прошептали обо всех, кто будет.

– А, явился!

– Николаю Федорычу наше!

– Как сам?

– Нормулек, нормуленочек!

Эти бодряческие заклинания не отвращали Алапина, он жил среди них, так же вращая оторопелыми глазами по сторонам, стараясь сквозь пелену ничего не значащих словес разглядеть маневры и козни завистников и претендентов. В зале стоял еле слышный гул.

– Идет!

Повисло молчание. Президент возник стремительно и мгновенно сел.

– Так, добрый день, собрались… вроде бы все. (Угодливый смех.) Ну что ж, очень приятно видеть кабинет обновленным, помолодевшим. (Угодливый смех.) Надеюсь, наша совместная работа будет осуществляться еще более энергично, с еще большей ответственностью за страну, за все, что мы делаем. Механизм управления нуждается в серьезной корректировке. Я сейчас попрошу показать нам… (Стена зала, закрытая шторкой, стала раздвигаться.)

Алапину показалось, что он сошел с ума. За шторкой под кое-где поцарапанным плексигласовым покрытием бился и булькал огромный черный агрегат, поблескивая заметно битыми коричневыми бачками, насосными отводами. Это напоминало двигатель, но рабочих органов от него не отходило. Или, может быть, они были за стеной. Над уродищем было золотой кириллицей выведено «Россiя». Алапин побледнел и приготовился не понимать.

– Сырье, – указал Президент на ведро, из которого брызгала черная гадость и вился сизый дымок. – Фонды, – ткнул он лазерной указкой в тухлые ящики с омерзительно шевелящимся бумажно-монетным содержимым. – Промышленность, – повел по бетонным загородкам, наскоро выложенным по металлу словно бы детской рукой. – Все это у нас есть. Неполадки в одном – вот здесь. – Президент резко встал и притронулся к полуоткрытому под демонстрационной поверхностью кожуху в центре. – Подшипник целеполагания. Нет смазки. Купить пробовали. Не работает. Нужна наша марка. Всю систему лихорадит. Предложения?

Всех как-то заткнуло. Рот Алапина непроизвольно открылся. Президент метнул в него взгляд и наклонился ко всем.

– Русские есть? – проговорил он довольно внятно.

– Е…е…е… – раздалось с разных сторон.

– Кто? Кто?

Алапин сидел ни жив ни мертв. Президент склонился над ним.

– Ты мне скажи. Ты – русский?

– Да, я, да, да, русский, какой же.

– Встал.

– А… да.

– Ко мне пошел. Так, стоять. Стоять не падать!

Алапин попытался улыбнуться, но решил в таком состоянии не пробовать. Рядом лязгнул люк.

– Спасибо за работу. Мы… ценим, – предельно отчетливо, по слогам произнес Президент и отечески нежно подтолкнул Алапина в пахнувший острой вонью проход с ползущей в сторону Подшипника податочной лентой с бурыми потеками ржавчины.

Секция оказалась обычным московским полуподвалом с небольшим тамбуром перед ступеньками вниз. Люда успела заметить стенд с надписью «Социалистические», со следами ободранных черно-белых фото. Рядом висел на скобе грустный ободранный огнетушитель, тоскующий по своей вечной подруге, красной лопате, влюбленной в дородный красный ящик с песком…

Нежданный простор за дверями пахнул сыростью и половой тряпкой. Пахло, видимо, от простыни, на которой гуашью было нарисовано что-то восточнокитайское, причем художник специально постарался, чтобы его кисть была неряшливой и даже по-детсадовски недоразвитой. Люда задумчиво постучала по косяку и вошла.

В полумраке, проистекающем от сводчатого потолка, она увидела таких же, как сама, молодых и не слишком людей, наряженных так, словно они всем своим видом говорили, что не принадлежат ничему земному. В результате получалось что-то не слишком пристойное: тренировочные брюки с адидасовскими лампасами не шли к страусовым ожерельям, вязаные треухи не сочетались с «казаками».

Люда еще раз вздохнула и стала уступать «пространство» возбужденно накрашенной женщине, составлявшей какие-то списки и нахваливающей какую-то «верховую школу», не забывая желчно ругать какую-то «забегаловку и обдираловку» то ли по соседству, то ли просто сравнивая их.