Денис Драгунский - Вид с метромоста (сборник)

Поэтому он полгода ждал неизвестно чего.

А потом, робея и краснея, пригласил ее в театр. А после театра в кафе. Там был жутко переслащенный кофе. Он сказал: «Вот я бы выпил простого чаю». И, замирая от храбрости, прибавил: «У тебя дома найдется простой нормальный чай?»

Она сказала: «Да».

Он вернулся в спальню. Она лежала на спине. Он подошел к кровати. Она приоткрыла глаза и сказала:

– Где ты ходишь? Иди сюда скорее…

Он кинулся на нее, обнял, она со смехом вырвалась:

– Подожди, а то я сейчас описаюсь.

Потом они долго лежали и болтали. На потолке была лампа в виде стеклянного полушария на цепочках. Там были дохлые мухи. Алёше захотелось взять стремянку, залезть наверх, снять эту стекляшку. А чтобы Тася стояла внизу. И пошла бы вытряхивать мух. Он сказал:

– Тася, я хочу, чтобы мы все время были вместе.

Она раскинула руки и улыбнулась:

– А не боишься?

– А чего бояться? – спросил он.

– У меня первый муж умер. Второй муж погиб в авиакатастрофе. А еще один человек, ты его знал, кстати… насмерть разбился на машине.

Алёша немножко подумал, потом спросил:

– Это Вельчинский?

– Да, – сказала она.

– Ну и что? – сказал он.

– Я всё время вдовею, – сказала она и засмеялась.

– Ерунда какая! – сказал Алёша. – Перестань.

Они обнялись. У него вдруг закололо сердце. Но он не подал виду. Через полминуты все прошло. Они встали, позавтракали. Решили, что он придет в восемь, а она после работы забежит в мастерскую сделать вторые ключи.

Вечером, уже засыпая, он вспомнил, что забыл пойти к Тасе.

У него были красивые руки. И сам он был хорош – мужественное, грубоватое, но умное лицо. Иногда жестокое, иногда задумчивое. Фигура тоже – рослый, широкоплечий. Таких актеров часто приглашают на роль социального героя – рабочего вожака, или карателя, перешедшего на сторону восставших, или преступника, в судьбе которого скрываются бездны несправедливости и горя, – ну, понятно, в общем.

Его снимали именно в таких ролях. Обычно это бывают герои второго плана, но зрители их запоминают.

Но главное, конечно, руки. Большие, сильные, выразительные – они вели за собой лицо и голос. Они перевоплощались, в них была судьба. Режиссеры снимали их крупным планом. Как он потирает руки с холода, или ворошит угольки в костре, или закуривает, или закрывает кулаками лицо – образ был готов.

Он готовился к роли своим особым методом. Если играл лидера забастовщиков – шел работать на старый завод, где ветхие корпуса и низкие заработки. Если крестьянского сына – уезжал на полгода в деревню, снимал комнату у какой-нибудь бабушки, а в уплату копал огород и чинил крышу. Если охранника в тюрьме – нанимался в СИЗО.

Достоверность получалась сама. Всякий раз другое лицо, другой голос, другие повадки, другие руки.

Конечно, семьи у него не было. Никакая женщина не могла вынести таких отлучек.

Однажды он собирался играть таежного охотника. Уехал в Сибирь. И перебил себе правую кисть волчьим капканом. Конечно, руку прооперировали, все срослось, хотя побаливало. Ну и что, он же не скрипач, в конце концов.

Но руки стали как не свои. Они больше не играли, не говорили. Ничего не выражали. Он так же закуривал, так же грел их над огнем, так же закрывал лицо кулаками – так, да не так.

Его перестали снимать.

У него была квартира и хорошая сумма в банке: не имея семьи, он почти не тратил свои гонорары. Надо было осмотреться, подумать.

Однажды на киностудии он встретил актрису из провинции, совсем девочку. Тонкая, тихая, с сияющими глазами. Как одинокая свеча в бедной деревенской церкви: ему сразу пришел на ум этот образ.

У нее тоже была неудача. Утвердили на роль, она уволилась из театра в своем городе, а тут всё сорвалось.

Они стали жить вместе. Потом поженились. Потом она родила ребенка. Не от него. Но зато забрала себе его деньги и отсудила квартиру.

Такие, брат, дела.

Вот что рассказал мне пожилой, плохо пахнущий мужик, пока я сидел на лавочке, на троллейбусной остановке около студии «Мосфильм».

– Такие дела, – кивнул я.

– Полсотни-то дашь? – спросил он.

– Дам, – сказал я.

Он взял бумажку, вежливо стараясь не касаться моих пальцев своей крупной, красивой, грязной рукой.

– А сотню?

– Сотню не дам, – сказал я. – Да, а какие это фильмы были? Где ты играл?

– Неважно, – сказал он. – Давно это было.

Ну, неважно так неважно.