Эрик-Эмманюэль Шмитт - Другая судьба

– Да, но сомневаюсь, что вы сможете ее читать.

– Я должен. Здесь я довольствуюсь одними слухами о ситуации в Германии. Мне нужна достоверная информация.

Доктор Форстер положил на кровать две газеты и ушел. Гитлер был раздосадован, обнаружив, что буквы сливаются в сплошную линию и он не может прочесть ни слова. Он раздраженно вздохнул.

– Товарищи, – воскликнул Гольдшмидт, – к нам в госпиталь прибыли революционеры! Это взбунтовавшиеся моряки. Мы должны выразить им нашу поддержку.

Гитлер оглядел оживившихся соседей по палате. Надо же, он и не знал, пока не увидел их в лицо, что Гольдшмидт, Брух и еще один доходяга в углу – три красных лидера палаты – были евреями. Какая тут могла быть связь?

Вошел пастор, и наступила тишина. Его удрученное лицо предвещало дурные новости.

– Дети мои, – начал он дрожащим голосом, – Германия капитулировала. Война проиграна.

Ответом на эти слова стало молчание. Каждый раненый говорил себе, что сражался и страдал понапрасну.

– Нам с вами остается сдаться на милость победителей и молить Бога об их великодушии.

Это было еще страшнее: одно дело – проиграть, но покориться врагу – совсем другое. Германии была уготована рабская участь.

– Это не все, – добавил пастор. – Монархия пала. Германия теперь республика.

– Ура! – крикнул Гольдшмидт.

– Ура! – подхватил Брух.

– Замолчите! – рявкнул один ампутант.

Если бы пастор и хотел сказать что-то еще, то не смог бы: палата превратилась в ассамблею, где парламентарии поносят друг друга на чем свет стоит.

У Гитлера увлажнились глаза, он подумал, что сейчас умрет, уткнулся в подушку и разрыдался, как рыдал об умершей матери или о подстреленном Фоксле. Германия не может пасть с такой высоты. И я тоже.

Внезапно вокруг него сгустилась тьма. Он поднял руки и помахал ими перед собой: он их не видел. Потемки были темно-бурые, цвета той самой глины, в которой он лежал четыре года, которую четыре года защищал и обнимал, когда свирепствовала бомбежка. Он стал землей, в землю вернулся. Наверно, он умер.

– Мои глаза! Мои глаза!

Он зашелся криком.

Санитары бросились к пациенту, прижали руки к кровати, чтобы он не покалечил себя. Прибежал доктор Форстер, сделал успокоительный укол и потребовал поместить его в отдельную маленькую палату.

Гитлер пребывал в парадоксальном состоянии, он был вне себя, но сознание то и дело уплывало. Он слышал издалека, не понимая, спор между молодым доктором Форстером и многоопытным Штайнером, главным врачом военного госпиталя в Пазевальке.

– Говорю вам, это психологическая реакция.

– Довольно совать мне вашу психологию по любому поводу, Форстер. Учитывая масштаб недавнего конъюнктивита, слез было достаточно, чтобы он вновь обострился. Это та же слепота, что и прежде.

– Уверяю вас, это не так. На сей раз слепота имеет иную этиологию. Пациент отказывается видеть. Он не приемлет мысли о том, что война проиграна. Это слепота истерического происхождения. Профессор Штайнер, я прошу разрешения подвергнуть этого пациента гипнозу.

– Я вам запрещаю.

– Но почему?

– Я не верю в ваши шарлатанские методы.

– Если не верите, значит считаете их безобидными. Дайте же мне попробовать.

– Нет! Нечего превращать мой госпиталь в ярмарочный балаган! Зрение само вернется к пациенту.

Профессор Штайнер хлопнул дверью, не сомневаясь в повиновении.

– Старый дурак, – процедил сквозь зубы Форстер.

Для него это был конфликт поколений: старая медицинская гвардия не терпела идей молодежи, отвергая скопом все новое. Он подошел к Гитлеру, который стонал и метался на койке.

– Искушение слишком велико.

Действительно, кто мог помешать ему сделать с этим пациентом то, что он хотел? Уж точно не мастодонт Штайнер, который, должно быть, уже пил шнапс у себя дома, оставив на нем, как и каждую ночь, полную ответственность за госпиталь.

– Черт с ним! Попробую. Рано или поздно ему придется признать, что я был прав.

Форстер достал свой тайный блокнот с записями о больных, которых он лечил своим методом – гипнотическим воздействием. За четыре года войны он внес в него тридцать пять имен тех, чье выздоровление ставил себе в заслугу. Гитлер, наверно, будет последним, скоро он, Форстер, откроет частный кабинет в Берлине.

Он запер дверь на ключ и склонился над пациентом. Гипнотизировать слепого оказалось делом нелегким. Доктор взмок, но через двадцать минут наконец почувствовал, что завладел его вниманием и может отдавать приказы.