Виктория Токарева - Ничего особенного (сборник)

– Сегодня. В восемь, – подтвердил Дюк.

– А где мы встречаемся?

– Позвонишь. Выяснишь, – руководил Дюк.

– Ни фига себе… – Виталька покрутил головой, приходя в себя, то есть возвращаясь в свою высокую сущность. – А как это тебе удалось?

– Я – экстрасенс, – скромно объяснил Дюк.

– Кто?

– Экстра – над. Сенс – чувство. Я – сверхчувствительный.

– Значит, водка-экстра, сверхводка, – догадался Виталька. И это был единственный вывод, который он для себя сделал. Потом спохватился и спросил: – А может, ты в институт со мной пойдешь сдавать?

– А полы тебе помыть не надо? – обиделся Дюк.

– Полы? – удивился Виталька. – Нет. Полы у нас бабушка моет.

Зазвенел звонок.

Дюк и Виталька разошлись по классам. Каждый – со своим. Виталька – с Машей. Дюк – с утратой Маши. Правда, ее у него никогда и не было. Но были сны. Мечты. А теперь он потерял на это право. Право на мечту, и все из-за того, чтобы сорвать даровые аплодисменты, утвердиться в равнодушных Виталькиных глазах. Но Витальку ничем не поразишь. Для него важно только то, что имеет к нему самое непосредственное отношение. Если «экстра» – то водка или печенье, потому что это он ест или пьет.

Шла география.

Учитель географии Лев Семенович рассказывал о климатических условиях. Дюк слышал каждый день по программе «Время» под музыку Чайковского, где сейчас тепло, где холодно. В Тбилиси, например, тропические ливни. В Якутии – высокие деревья стонут от мороза. Встать бы под дерево в своей стеклянной куртке. Или под тропический ливень – лицом к нему…

– Дюкин! – окликнул Лев Семенович.

Дюк встал. Честно и печально посмотрел на учителя, прося глазами понять его, принять, как принимает приемник звуковую волну. Но Лев Семенович был настроен на другую волну. Не на Дюка.

– Потрудитесь выйти вон! – попросил Лев Семенович.

– Почему? – спросил Дюк.

– Вы мне мешаете своим видом.

Дюк вышел в коридор. На стене висели портреты космонавтов. Гербы союзных республик.

Дюк постоял какое-то время как истукан. Потом прислонился к стене и съехал, скользя спиной. Сел на корточки.

Из учительской с журналом в руке шла Маша Архангельская. Ее лицо светилось. Она двигалась как во сне – на два сантиметра от пола. Это счастье несло ее по воздуху.

Как она умела сливаться со своим состоянием. Дюк видел ее несчастной из несчастных. А теперь – самой счастливой из людей. А поскольку Виталька – гарантное несчастье, то она скоро вернется в прежнее состояние, и мелкие слезки снова посыплются по ее лицу, брови опять станут красными, а лоб в нервных точках.

Она будет перемещаться из счастья в горе и обратно.

Может быть, это и есть любовь? Может быть, лучше горькое счастье, чем серая, унылая жизнь…

Маша заметила Дюка, сидящего на корточках.

– Что с тобой? – нежно спросила она, как бы пролила на него немножечко переполняющей ее нежности.

– Ничего, – ответил Дюк.

Ему не нужна была нежность, предназначенная другому.

– Полкило пошехонского сыру, полкило масла и двадцать пачек шестипроцентного молока, – перечислил Дюк.

Продавщица – пожилая и медлительная – посчитала на счетах и сказала:

– Восемь рублей девять копеек.

– А можно я вам заплачу? – спросил Дюк и протянул деньги.

– В кассу, – переадресовала продавщица.

Работала только одна касса, и вдоль магазина текла очередь, как река с изгибами и излучинами и ответвленными ручейками.

– Долго стоять, – поделился Дюк и установил с продавщицей контакт глазами. В его глазах можно было прочитать: хоть вы и старая, как каракатица, однако очень милая и небось устали и хотите домой.

Когда на человека с добром смотришь и нормально с ним разговариваешь, не выпячивая себя, не качая прав, то легко исполняется все задуманное, и не обязательно для этого быть талисманом. Добро порождает добро. Так же, как зло высекает зло.

Продавщица посмотрела на тощенького, нежизнеспособного с виду мальчика, потом обежала глазами очередь в кассу. Совместила одно с другим – мальчика с очередью. И сказала:

– Ну ладно. Только без сдачи.

Дюк положил на прилавок восемь рублей двумя бумажками и десять копеек. Продавщица смела деньги в ладонь. Из ладони – в большой белый оттопыренный карман на ее халате. И перевела глаза на следующего покупателя. На усохшую, как сучок, старуху.

– Пятьдесят семь копеек. Без сдачи, – сказала старуха и положила деньги на прилавок. – Пакет сливок и творожный сырок.