Виктория Токарева - Ничего особенного (сборник)

Старик посмотрел на нее, как бы раздумывая – отвечать или не поддаваться поверхностному участию. Потом сказал:

– На консультацию.

– Дать? Или взять? – спросила Наташа, удивляясь, что он знает слово «консультация», так легко его выговаривает и правильно произносит.

– Дать, – сказал старик.

Наташа внимательно посмотрела на старика, на его сухие чуть желтоватые скулы. Он был худой, маленький, аккуратный – какой-то весь сувенирный.

– Ясновидящий, – ответил старик.

– А это как? – оторопела Наташа.

– Слово говорит само за себя, – ответил старик.

– Отстань от человека, – попросил Володя.

– Ясно – это ясно. А видящий – это видящий, – объяснил старик. – Я вижу, что будет с человеком в будущем.

– А как вы это видите? Прямо видите? – Наташа развернулась всем корпусом и открыто, почти по-детски смотрела на старика.

– Это особое состояние. Я не могу его объяснить. Но задатки к ясновидению есть во многих людях. Это можно развить.

– У меня есть задатки. Я замечаю: вот подумаю о человеке, а он звонит.

– Правильно, – согласился старик. – В быту это называется предчувствие, телепатия.

– А чем вы это объясняете?

– Я думаю, что у человека не семь чувств, а восемь. Просто восьмое чувство еще не изучено, а потому не развито.

– А когда у вас это началось?

– Во время войны.

– Расскажите.

– Не могу. Мне надо выходить.

На дороге стоял указатель в виде стрелы с надписью «Аэропорт» и возле стрелы на постаменте маленький бетонный самолет.

Володя остановил машину возле бетонного самолета.

– Спасибо, – поблагодарил старик и стал открывать дверцу.

– А что будет с нами? – торопливо спросила Наташа.

Старик вышел, задержал дверцу в руках, как бы раздумывая: отвечать или нет. Потом сказал:

– Через сорок минут в вашей машине будет тело. – Он легко бросил дверцу и пошел.

– Какое тело? – не поняла Наташа. – Чье?

– Твое или мое, – объяснил Володя.

– Это как? А сейчас мы где?

– Ты – это одно. А твое тело – это уже не ты. Душа – там. – Володя поднял палец кверху. – А твое тело тут.

– Почему мое?

– Ну, мое. Он же не сказал чье. Ну ладно. Глупости.

Володя повернул ключ, включил зажигание.

– Нет! – вскричала Наташа и сжала его руку. – Не поедем! Я тебя умоляю!

– А что мы будем делать?

– Постоим здесь сорок минут. А потом поедем.

Володя посмотрел в ее глаза, в которых не было ничего, кроме мольбы и ужаса. Один только ужас и мольба.

– Ну ладно, – согласился Володя. – Давай посидим.

Они стали смотреть перед собой, но это оказалось невыносимо – просто сидеть и смотреть и ждать нечто, что превратит тебя из тебя в тело.

– Давай выйдем! – потребовала Наташа.

– Зачем?

– Самосвал сзади поддаст…

Она вышла из машины и пошла к лесу прямо по сугробам, по пояс проваливаясь в снег. Добралась до поваленной сосны и уселась на нее, согнув колесом спину.

Володя пошел следом и тоже уселся на сосну. Стал наблюдать, как Наташа сломала веточку и начертила на снегу домик с окошком и трубой. Из трубы – спиралькой дым. В стиле детского рисунка.

– Машкин звонил, – сказала Наташа. – В гости просился.

Володя вспомнил Машкина, всегда в черном свитере, чтобы не стирать, с длинными волосами, чтобы не стричь, и с рваным носом. На втором курсе, в студенчестве, подрался в электричке, и хулиганы порвали ему ноздрю. С тех пор он производил впечатление не серьезного художника, коим являлся, а драного кота. И эта драность в сочетании с широкой известностью создавали ему шарм. Одно как бы скрашивало другое. Духовность сочеталась с приблатненностью.

Что касается известности, то она возникла и в большей степени существовала за счет того, что Машкина зажимали. Так теперь говорят. Факт зажима создавал дополнительный интерес, и когда его выставка в конце концов открывалась – а открывалась она обязательно, – на нее бежали даже те, кто ничего не понимает в живописи, и видели то, до чего не додумывался сам Машкин.

Некоторая скандальность – необходимый фактор успеха. Машкин этого недопонимал, поскольку был неврастеником от природы. Постоянно истово грыз ногти, и Володя опасался, что обгрызет себе пальцы и ему нечем будет держать кисти.

Вся кривая его творчества была неровной. Но сейчас главное не как и что. А КТО. Главное – личность художника. И неудачные работы Машкина были все же неудачами гения. А удачи Левки Журавцова были все же удачами середняка. Из Левки получился большой плохой художник.