Виктория Токарева - Ничего особенного (сборник)

Шурка встал и, волоча за собой шнур, отправился в коридор.

Танец «Донна Анна» был индивидуально-коллективный. В центре круга плясал один человек. Солист. А остальные, взявшись за руки, двигались, медленно потряхивая ногами и плечами, как гуцулы. Потом солист целовал одного из «гуцулов», и они менялись местами.

В кругу с удовольствием плясала некрасивая подруга, и все вдруг увидели, что полнота – это очаровательный недостаток, переходящий в достоинство.

Некрасивая подруга остановилась против малознакомого гостя и поцеловала его, возможно, за то, что он был малознаком и никого не успел разочаровать. Малознакомый гость выскочил в круг. Он оказался почему-то без ботинок, в одних носках. Стал топтаться на одном месте, будто мял виноград. Потом перестал перебирать ногами, застыл, распахнул руки, закинув голову, но все равно было видно, что он танцует.

Хозяйка дома огляделась по сторонам и осторожно, не нарушая танца, вышла из круга. Пошла по квартире искать мужа, заглядывая по углам.

Мужа она нашла на лестничной площадке. Он стоял возле красивой подруги и объяснял ей преимущества кирпича над бетоном, а дерева – над кирпичом.

Жена слушать не стала. Она и так знала, что в дереве жить здоровее, чем в бетоне.

В квартире гремел магнитофон.

Шурка стоял в коридоре и кричал в трубку:

– Леша! Ты помнишь Ирку… черненькая такая… А ее мужа помнишь?.. Под машину попал! Да! Вот так!.. И тебя поздравляю!

Шурка клал трубку, набирал новый номер и снова кричал:

– Таня! Помнишь Рудика?.. В третьем подъезде жил, возле булочной… Ну, учился с Эдиком до седьмого класса… Ну, Эдик, неужели не помнишь?.. Еще кошек для института ловил… Ну, а у него еще брат заикался…

Хозяйка подошла к Шурке, взяла у него трубку и бросила ее на рычаг.

– Ты чего? – удивился Шурка.

– А если я попаду под машину, ты тоже будешь так всем звонить?

– Конечно! Надо же сообщить…

– А я не хочу!

Хозяйка отобрала у Шурки аппарат и бросила его на пол.

Из комнаты вышли танцующие. С площадки вернулся муж с подругой.

– Если я попаду под машину, ты перекрестишься! – крикнула хозяйка.

– Почему? – не понял Алик. – Живи, пожалуйста. Чем ты мне мешаешь?

– Ты женишься в тот же день, и твоя новая жена будет носить мои вещи.

– А что у тебя есть такого, чтобы можно было надеть? – спросила красивая подруга.

– Прекратите беспредметный разговор! – потребовал дальний родственник.

– Чего она хочет? – спросила Шуркина жена.

– Чтобы, когда она попадет под машину, я никому не говорил.

– Не скажет! – поклялась Шуркина жена.

– Не скажем! – пообещали гости.

– Господи, опять про покойников! – возмутилась красивая подруга. – Я не понимаю: это Новый год или поминки?

Хозяйка закрыла лицо руками и громко зарыдала.

Кто-то выключил магнитофон. Стало тихо и скорбно.

И в этот момент растворилась незапертая дверь, и на пороге обозначился человек. Он был в пальто и без шапки. Пьяная деликатная улыбка неуправляемо плавала по его лицу.

Все шумно вздохнули со звуком «а» и остановили дыхание. Лица у всех тоже остановились. Глаза чуть вытаращились. Так продолжалось минуту или две.

– Кто это? – шепотом спросил малознакомый гость.

– Рудик, – шепотом ответил Эдик.

– Лучше поздно, чем никогда, – извинился Рудик, с трудом ставя слова друг подле друга.

Пауза была расколота.

– Нахал! – отчетливо произнес голодный трезвый Шурка.

– Нахал! – хором отозвались гости. – Весь праздник испортил!

Инна Сорокина приехала в санаторий не за тем, чтобы лечиться, а чтобы найти себе мужа. Санаторий был закрытого типа, для высокопоставленных людей, там вполне мог найтись для нее высокопоставленный муж. Единственное условие, которое она для себя оговорила, – не старше восьмидесяти двух лет. Все остальное, как говорила их заведующая Ираида, имело место быть.

Инне шел тридцать второй год. Это не много и не мало, смотря с какой стороны смотреть. Например, помереть – рано, а вступать в комсомол – поздно. А выходить замуж – последний вагон. Поезд уходит. Вот уже мимо плывет последний вагон. У них в роддоме тридцатилетняя женщина считается «старая первородящая».

Замужем Инна не была ни разу. Тот человек, которого она любила и на которого рассчитывала, очень симпатично слинял, сославшись на объективные причины. Причины действительно имели место быть, и можно было понять, но ей-то что. Это ведь его причины, а не ее.