Владимир Миркин - Осторожно, сало! (сборник)

Лицо у Потехина вдруг сделалось грустное, даже печальное…

– Работы нигде нет, Сергей Иванович, – говорит он. – Детям есть нечего.

Доктор подумал, что новый метод уже начал действовать и налицо все признаки трудового перевоспитания и переоценки жизненных ценностей… И отпустил Потехина и Наливайко!

На следующий день в наркологический кабинет сообщили о том, что Коновалов, Дудкин, а также Потехин и Наливайко сразу после условно-рефлекторной терапии напились до чертиков и все четверо загремели в медвытрезвитель.

Вот так и получается: как «в Ригу ни ходи», а выпить хочется.

В кабинете нарколога раздался звонок.

– Это товарищ Моргуля? – прогремел из трубки густой бас.

– Ну, – вяло промычал доктор, с трудом отрываясь от бумаг.

– Что «ну»! – грубо оборвал его голос, неожиданно срываясь на пол-октавы вверх. – Вы знаете, что на вас сигналы поступают от населения? Жалуются на ваше бесчувственное отношение к пациентам.

Доктор побелел от страха. Так обычно говорили очень большие начальники. Голос был властный. Поставленный, привыкший говорить инструкциями.

– А что случилось? – мертвым голосом пролепетал он.

– Что случилось… Вы извините меня за грубость, доктор… Вы газеты читаете, радио слушаете?

– Читаю, – испуганно ответил Моргуля.

– А вы знаете, что по всей стране развертывается волна демократии, ведется повсеместная борьба за свободу личности… А вы терроризируете своих пациентов средневековыми экзекуциями. Вы, кстати, за демократию, доктор?

– Я… – удивился Моргуля. – Конечно!!!

– Тогда непонятно, – продолжал голос, – почему вы даже за небольшую провинность своих пациентов так жестоко наказываете. Человек, может быть, нечаянно оступился, а вы ему сразу серу в четыре точки… Не гуманно это…

– Позвольте, – торопливо начал оправдываться доктор, весьма удивленный осведомленностью говорящего о его работе. – Я работаю по инструкции, у нас диспансеризация, так сказать, своя специфика.

– Для вас диспансеризация дороже человека, работаете старыми методами.

– Как старыми методами? – удивился Моргуля. – Наоборот, согласно новым веяниям, боремся с негативными явлениями… Как учит нас партия и народ… Одним словом, вы лучше меня знаете. Ведь вы из горкома? Я угадал?

– Сейчас ты у меня все угадаешь, – неожиданно грубым и бесцеремонным тоном ответил голос. – Я на тебя управу найду!

– Но позвольте! – обиделся доктор. – Я хоть и простой врач, но, извините, вам тоже никто не давал права разговаривать со мной в таком обидном тоне.

– А кто тебе давал право посылать письма ко мне на работу? Когда я уже отдохну от вашего учета?

Моргуля на миг оторопел.

– Так вы не из горкома! – наконец догадался он. – Вы – больной!

От злости лицо доктора покрылось красными пятнами.

– Что за дурацкие шутки! – неожиданно перешел он на крик. – Я вас на пятнадцать суток посажу! В ЛТП отправлю. В порошок сотру.

В ответ на брань доктора в трубке раздался дикий хохот. Моргуля поморщился, как от зубной боли.

– Вам смешно, – продолжал он. – Но вы зря радуетесь. Я вас узнал по голосу. Как вас зовут? Похмелкин Александр Андреевич… Угадал? Нет… Вспомнил… Наливайко…

– Иван Дудкин, – зло ответил голос и бросил трубку.

– Нет. Я такие могу! – воскликнул Моргуля и положил трубку. – Сколько это можно терпеть. Вот, Марья Ивановна, – обратился он к медсестре. – Дожили… Каждая хамская морда может мне звонить по телефону, говорить, что ему в голову взбредет… И ничего… Никакой ответственности! Вот вам ваша демократия! Свобода личности!

– Да вы не волнуйтесь, доктор, – сочувственно произнесла Марья Ивановна. – Это кто-то из пациентов хулиганит. Может быть, Хмырев, мы ему недавно письмо на работу послали. Два месяца голубчик на прием не являлся. А может быть, Кузькин. Вы ему недавно серу в четыре точки назначили. Так он вас так ругал… грозился на вас в суд подать за насилие над личностью.

– Кузькин, Муськин, – разозлился Моргуля. – Я этого Дудкина в бараний рог согну! Тоже мне Юрий Никулин нашелся. Я ему дам кузькину мать.

Дверь неожиданно открылась, и в кабинет вошел пациент Кузькин Николай Иванович.

– Александр Иванович, – обратился он плаксивым голосом к доктору, – отмените вы эту серу, у меня больное сердце, ночью не могу заснуть… Ведь я уже старый человек… – Кузькин скорчил страдальческое лицо, пытаясь выдавить слезу. – Неужели вы верите, что я мог пропить гарнитур, – продолжал он трагическим голосом, пытаясь расчувствовать доктора. – Неужели вы верите моей жене… Этой алкашке…