Вера Колочкова - Исповедь свекрови, или Урок Парацельса

— Боитесь, что я семейные тайны вызнаю, да? — обернулась Лада от мойки с хитрой улыбкой.

— В каком смысле? Не поняла…

— Ну, это же такая примета есть! Если гость чашку вымыл, значит, семейную тайну узнал! Моя мама, например, никогда не позволяет гостям посуду мыть! А вы не боитесь?

— Нет, Ладочка, я не боюсь.

— Это потому, что я ведь не совсем гостья, правда?

— Нет. Потому что я в приметы не верю.

— А…

Пауза. Шуршит льющаяся из крана вода. Чашки под руками Лады позванивают. Обиделась, что ли? И впрямь, нехорошо вышло. Негостеприимно. Надо бы загладить как-то…

Не успела загладить. Лада вздохнула вдруг, выключила воду, резко повернулась к ней лицом. И тихо проговорила, стягивая мокрые перчатки с ладоней:

— Знаете, Александра Борисовна… Смотрю на вашего Гришеньку, и сердце дергается… Так больно, так больно, вы не представляете!

— Ой… А что такое с нашим Гришенькой?

— Да не с Гришенькой, а со мной! То есть… Я тоже мечтаю… Ну, чтобы и у меня такой Гришенька был. У меня и у Левы… У нас… А вы хотите этого, Александра Борисовна?

Фу, напугала. Поначалу подумалось, что-то с внуком плохое произошло. Напугала, но и озадачила одновременно, в тупик поставила. Стоит ведь, ответа ждет! Благословения на исполнение мечты! Даже не ждет, а выцарапывает насильственным ожиданием, за ухо тащит на свою сторону баррикады.

— По-моему, ты сейчас не по адресу обращаешься, Ладочка. Это тебе к Леве надо.

— Так он не хочет пока! И что мне делать?

— Не знаю.

— Но вы же его мама!

— И что? Мне надо ему пальчиком погрозить, как маленькому? Ай-ай-ай?

— Да нет, почему пальчиком! Просто посоветовать…

— Нет, Лада. Не буду я ничего никому советовать. Сами разберетесь, не маленькие. А мое дело — принять то, что есть. И что будет.

— Значит, я вам все-таки не нравлюсь… Я думала, вы… Что мы с вами… Что вместе…

Боже, она плакать собралась! Этого еще не хватало! Да что ж это за насилие такое — то нахрапистой непосредственностью, то слезами! Уже и голова начала болеть от напряжения, наверняка давление подскочило. И мышцы лица устали от вежливой интеллигентной маски. Так и хочется распустить лицо в правду, в свободу. Интересно, каким оно будет? Испуганным? Раздраженным? Злобно-насмешливым? А ведь еще успокаивать девушку как-то надо, иначе и впрямь разрыдается! Лева потом скажет — довела…

Топот маленьких ног в коридоре — о, как ты вовремя, Гришенька! Мой рыцарь в пластиковом шлеме и латах, и забрало опущено, и видно, как весело там, под забралом, горят глазки-пуговки! И пластиковый меч наголо — вжик-вжик! И Лева следом в дверях — тоже с мечом и в шлеме на макушке, видать, дальше макушки на взрослую голову не рассчитано.

— А-а-а! Я тебя сейчас! — махнул в воздухе мечом Гришенька. — Я тебя сейчас победю!

— Осторожно, Гриш… — отпрянула Саша чуть в сторону, рискуя попасть под пластиковое лезвие. Внучок в игре активным бывал, шальным, так что могло и прилететь ненароком. Случалось дело.

Оно, впрочем, и прилетело. Не по ней, а по Ладиному телефону, легкомысленно возлежавшему на краешке кухонного стола. Да так прилетело, что бедный телефон под испуганное тройное «а-а-х» сорвался теннисным мячиком, ударился об дверь холодильника и хряпнулся на пол, развалившись на две части. И наступила пауза, похожая на немую сцену из комедии «Ревизор». И Ладочке в этой сцене по праву досталась главная роль. Милое личико вдруг заострилось, осунулось, верхняя губа по-заячьи поползла вверх, обнажив стиснутые досадой зубы. И глаза… Боже, какой неподдельной яростью полыхнули в сторону Гриши глаза! Почти ненавистью! Всего секунду полыхнули, но бедному Грише хватило. Попятился назад, ткнулся затылком в бабушкин живот, замер.

Саша быстро подхватила его на руки, села на стул, прижала к себе, слушая, как часто бьется перепуганное сердечко — сейчас наберет в грудь воздуху и зарыдает… И успокаивать, говорить что-то бесполезно. После такого яростно ненавистного взгляда и самой зарыдать впору. Электрический разряд, а не взгляд. Вот вам и Ладушка-оладушка, милое создание, белокурая щебетунья. Эка умеет…

Саша не видела, что там было дальше. Гриша плакал, она прижимала его к себе, оглаживала по спинке, приговаривала что-то невразумительное, что приговаривают все бабушки на всех концах света, одинаково ласковое и нежно шипящее — «…тщ-щ-щ… ну все, все… тщ-щ-щ…»

Слава богу, быстро успокоился. Но голову так и не повернул, сидел, уткнувшись ей носом в плечо. Услышала вдруг, как Лева говорит что-то — быстро, чуть виновато, чуть сердито: