Хюго Клаус - Избранное - Сборник

Сквозь отраженные в стекле собственные брюки он видел доску, каучуковые деревья, физические таблицы и карту Западной Фландрии, на которой, если подойти ближе, можно разглядеть разноцветные кнопки, которыми прежние учителя отмечали сражения 1940 года. Под каменным щитом с орлом, призванным напоминать, что это здание являлось даром городских властей, учитель прошел через мяукающую стеклянную дверь. Словно в яму, спускался он в коридор, пахнущий мелом, гниющими балками, стоялой водой. Дверь Пятого Латинского была закрыта, он мог бы это и знать. Он опустился на ступеньки, чиркнул спичкой, повертел в пальцах, бросил в угол, прилег, опершись на локоть, и заснул.

Сквозь сон он услышал шаркающие шаги и, медленно выплывая из дремы, подумал: «Кто-то идет в означенный час», заметил, что шаркающие шаги доносятся из коридора позади Пятого Латинского, где сгущалась непроглядная тьма, поскольку четыре балки, поддерживающие низкий потолок, сдерживали свет, сочившийся из окошечка над дверью. Потом он увидел, что звук производят не чьи-то шаркающие подошвы, а острый осколок кирпича, которым скреб по стене щуплый мальчишка. Возможно, он так и царапал стену от самых бомбоубежищ, угольных погребов, расположенных в другом конце здания. Рядом с дверью Пятого Латинского, там, где штукатурка лежала толстым и гладким слоем, мальчик начал писать какие-то буквы. Осколок кирпича скрежетал по стене, учитель почувствовал, как где-то в глубине глазниц у него дергается нерв, как будто вспарывались его эластичные, незаштукатуренные ткани. Он поднялся со ступенек и спросил:

— Ты что тут делаешь? Прекрати сейчас же. Ты пришел слишком рано. Как тебя зовут? Ты из какого класса?

Ощущение, что некто вгрызается в его податливую плоть, исчезло. Дети с ржавыми кинжалами, подумал учитель, самый большой вред от детей. Он сказал:

— Черт побери, да прекратишь ты это или нет? — И тем самым вышел из роли воспитателя, учителя, взрослого, в один миг — к его удивлению — он перестал быть Судьей, а превратился в разгневанного сверстника, выплескивающего ярость на равного себе; он прочел на стене: AЛECA — и снова спросил мальчика, что он тут делает.

Мальчика звали Верзеле, так сказал он. У него были прилизанные влажные волосы. Неужели он пробыл здесь так долго, что пропитанный сыростью воздух погреба тусклым влажным глянцем осел на его космах, а может, он принял душ рядом с физкультурным залом? Мальчик — лоснящиеся щеки, открытый рот, заостренный подбородок, — стоя на пороге Пятого Латинского, пояснил, что предпочитает приходить в школу слишком рано, а не слишком поздно. При этом он нагло улыбнулся и повертел осколок кирпича в пальцах, покрытых красной пылью. По его баскетбольным кедам учитель определил, что мальчишка учится в шестом, сегодня у них физкультура первым уроком. Слишком широко расставленные, глубоко посаженные глаза. Он не ждал наказания, казалось, он недосягаем ни для какой угрозы, он улыбался, будто это он застал стесняющегося, колеблющегося учителя в тени балок. Он сунул в ухо красный мизинец.

— Знаете, что поэтический класс уже открыт? — спросил он.

Мне и здесь хорошо, подумал учитель, что я забыл в поэтическом классе? И что ты, сопляк, забыл там? Мальчик, на вид ему было не больше четырнадцати, покрутился на одной ножке, потом, не в силах больше выносить тишину, повисшую в коридоре (тишину учителя), сказал:

— А я вас видел вчера вечером.

— Меня?

— На Балу Крысы. У вас не было маскарадного костюма, а у меня был.

— Ты? Почему? Когда это?

— Я еще громко окликнул вас по имени.

— Не знаю. Я ничего не слышал.

— Правда не слышали? Я еще дернул вас за рукав.

— Зачем?

— Я позвал вас старушечьим голосом. Не помните? Я был одет коричневым пастором.

Карлик? Пастор? Там их было полным-полно. Учитель снова опустился на ступеньки и закурил.

— И вы ни разу не танцевали. За весь вечер.

— Да.

— Людей было много, да? Но это все были нехорошие люди.

У него был западнофламандский акцент, из окрестностей Тилта. Он говорил очень быстро, будто темпом своей речи хотел воспроизвести темп вчерашнего вечера. Нет. Бал получился так себе, в прошлом году было куда шикарнее (можно подумать, что он ходит туда каждый год), и брюссельцев там было мало, и лишь немногие придерживались в своих костюмах заданной темы, а на будущий год тема уже определена — «Мир Джеймса Энсора» [22] Джеймс Энсор (1860–1949) — бельгийский художник, график; от реализма первых полотен перешел к гротескному экспрессионизму, сатире и трагической иронии. Особую известность приобрел его цикл «Маски». .