Василий Аксенов - Коллеги

Зеленин еще по рассказам в райздраве знал о делах больницы, знал, что опираться надо только на сестер-комсомолок, а что остальной коллектив — это «шарашкина контора». Однако сейчас, спустя неделю, он сидел за своим столом, разглядывал сгрудившихся в тесной комнате людей, и думал, что все это, может быть, совсем не так. Он думал о том, что этого старого медведя, Макара Ивановича, нужно только слегка раскачать, за-' деть в нем живую жилку, о том, что облупленная сине-багровая от пьянства физиономия кучера Филимона становится нежной и углубленной, когда он трет скребком круп больничного жеребчика, о том, что надменное и подозрительное величие бухгалтера вызвано боязнью того, что в нем не распознают интеллигентного человека, о том, что у девушек открытые, приятные лица, а у Даши так просто красивое… Эй, об этом не стоит думать на производственном совещании. Он постучал авторучкой по столу и неожиданно густым голосом сказал:

— Тише, товарищи! — «Р-р-руководитель», — подумал он и представил, как бы комментировали эту сцену его друзья. Стало совсем весело. — Товарищи! Наша больница является самым крупным лечебным учреждением на всем пространстве Круглогорского куста. Поселок Круглогорье, пристань, лесозавод, пять колхозов, лесные командировки — все это находится в районе нашей деятельности. Кроме того, как мне рассказали, в шести километрах от нас, у Стеклянного мыса, начинаются крупные гидротехнические работы. Пока там построят больницу, пока приедут врачи, мы должны наладить обслуживание этой стройки. Как видите, задачи перед нами стоят большие, и мы, как единственное лечебное заведение со стационаром на двадцать пять коек, должны быть на высоте. Но на текущий момент мы не на высоте, товарищи! («Как быстро усваиваются эти словечки!») Больше того, не в обиду будь сказано, мы представляем из себя совершенно невероятный экспонат прошлого столетия. («Попроще, сэр, попроще!») В наш век телевидения и электроники мы работаем вслепую, без лаборатории, без рентгена. А между тем у нас есть и рентгеновский аппарат и лабораторное оборудование. Я смотрел — все поломанное, грязное. В чем дело? Некому было заняться? Нет, товарищи, дело в равнодушии и косности. Вот вы, Макар Иванович…

Макар Иванович слегка вздрогнул и пошевелил сцепленными на животе пальцами. Полчаса назад он отобедал, и сейчас по его голове под белым колпаком, семеня ножками, бегали крохотные человечки, предвестники мягкой дремоты. Взволнованные восклицания молодого доктора с ширением, как ракеты-шутихи, летели из далекого далека. Все расплывалось перед его стекленеющим взором.

«Фу, нехорошо получилось, — подумал Зеленин. — Еще обидится старик». Но отступать было поздно.

— Вот вы, Макар Иванович, расскажите, как вы лечите, что вы назначаете больным на приеме?

— Как что?

— Ну что все-таки, что?

— В зависимости от индивидуальных реакций организма, — ответил Макар Иванович и привычно напыжился. — От головы даю пирамидон, от живота бесалол…

— Клистиром еще Макар Иванович увлекается, — лукаво улыбнулась Даша.

— Макар Иванович! — воскликнул Зеленин. — Это недопустимо. Ведь так, наверное, во времена Чехова уже не врачевали. «От головы, от живота…» Скажите, вы вот эту книжку давно не перечитывали?

Он протянул ему толстый том «Пособия для сельских фельдшеров».

Это была замечательная книга старого знаменитого профессора, великого гуманиста. В Ленинграде Зеленину настоятельно советовали всегда иметь ее под рукой как незаменимое практическое пособие и в то же время как лекарство против пресловутого «фельдшеризма». Макар Иванович протер очки, отставил книжку на длину вытянутой руки и прочел название.

— Мол-лодой человек, — сказал он после этого дрожащим голосом, — я тридцать лет здесь практикую, я… я… — он встал и неловко стал стаскивать с плеч халат, — я на фронте… знаете… Эх… постыдились бы!…

Толстый и неловкий, он боком выбрался из дежурки, Минуту спустя Зеленин, чувствуя острую щемящую жалость, увидел в окне и проводил взглядом нелепую бочкообразную фигуру в полувоенном костюме на тонких ножках в хромовых сапогах.

Александр несмело обвел взглядом оставшихся и та«и не смог понять, как они относятся к инциденту. Только Даша смотрела весело и ободряюще. Он подумал, что она довольно безжалостная особа. Тут же он понял, что эта мысль появилась у него из соображений предосторожности — слишком уж симпатична ему девушка. Слишком у нее яркие глаза, слишком правильная линия шеи. Он отвернулся, и перед ним проплыл прекрасный, но словно наспех набросанный карандашом образ Инны. Что же теперь сказать? Ему было жалко Макара Ивановича, хотелось оправдаться перед людьми, но, боясь „подорвать авторитет“, он продолжил свою речь, словно ничего не случилось: