Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише

Женщина подняла корзинку и сказала:

— И чего ты, папаша, разошелся? А я было поклон тебе передать хотела от твоего сыночка, от Федюшки, дорогого-любезного, а может, и письмо к батюшке. Но ежели я тебе так докучаю, Владимир Николаевич, то лучше сдам письмо, да и поклон в полицию. Там-то мне, наверно, спасибо скажут!

С разинутым ртом, словно отяжелевшая вдруг борода мешала ему поднять нижнюю челюсть, Вересьев уставился на женщину, которая насмешливо и дерзко улыбалась ему в лицо.

— Я — Бабка, старик, — дружелюбно кивнула она, — почему бы мне и не зайти к тебе? Ведь сынок твой долгие месяцы торчит у меня, мы приятели. Но, говорят, непрошеный гость… ты прав, купец! Видно, мне придется показать тебе дорогу в тюрьму, злыдень ты этакий! Так-то, разумник!

Вересьев с честью вышел из положения — он громко и добродушно расхохотался, протянул обе руки Бабке и сделал вид, что обрадован ее приходом; однако ему уже не удалось преодолеть ее иронический холодок. Тем не менее она согласилась жить у него и прописаться в полиции как свояченица его молчаливой жены. Она расположилась в конторе за лавкой, поела хлеба с салом, выпила рюмку водки. Все время она поглядывала сквозь решетчатую стеклянную дверь и маленькое грязное оконце на залитую солнцем площадь, где возвышался массивный собор из желтого кирпича с золотыми куполами, сверкавшими в знойном воздухе летнего дня.

Это угощение было не просто едой и выпивкой, оно означало также примирение и, в известном смысле, союз против врага, имя которого еще не было упомянуто.

Что Бабка явилась из-за пойманного солдата, который однажды был у Вересьева, это сообразил бы и чурбан. Поэтому она сразу открыто спросила отца Федюшки о парне, по фамилии Папроткин. Затем она рассказала, по какой, собственно, причине парень попал в тюрьму. Вересьев внимательно слушал. Дело Бьюшева было ему известно понаслышке. Но то, что у Гриши оказалась другая фамилия — Папроткин, которую он услышал от Бабки, в глазах Вересьева, знавшего, что с немцами шутки плохи, не предвещало ничего доброго. Он подивился даже тому, что солдат еще жив.

Бабка не скрывала, что пришла к Вересьеву не для того, чтобы попусту болтать. Она сделала все, что в ее силах, ради спасения этого человека.

— Знай, купец, — сказала она, продолжая жевать и все время поглядывая прищуренными глазами, словно прицеливаясь, на площадь, через которую его каждую минуту могли провести, — знай, он невиновен, как вот эта муха. Он просто солдат, русский солдат, пленный. И ему захотелось домой, через фронт, и он думал, что они вот так просто и пропустят его. Мы нашли его в лесу и забрали с собой. А потом я дала ему совет, видно, плохой. Теперь надо поднатужиться, чтобы он выбрался из беды.

При желании Вересьеву нетрудно было понять и то, чего она не договаривала. Он вежливо заметил, что, конечно, неприятно дать человеку добрый совет и посадить его этим в лужу. Насчет дела Гриши он может разузнать лучше, чем кто бы то ни было в Мервинске, — недаром он промышляет водочкой. Германские солдаты и телефонисты часто заглядывают к нему и выменивают папиросы на водку.

— Ты небось забила себе в голову на худой конец вызволить Бьюшева из тюрьмы?

Полузакрыв глаза, с сонным и безучастным видом, Бабка сказала:

— Если понадобится, то, конечно, дятел с ведьмой да с помощью черта и гору с места сдвинут.

Вересьев не без удивления смотрел на эту женщину, которая отважилась одна-одинешенька прийти в чужой город, задавшись столь невероятной целью — вырвать близкого человека из когтей немцев. Конечно, он уже сейчас убежден в неудачном исходе всей затеи и знает, что ему незачем ввязываться в это дело. Но Бабке он этого не говорит. Наоборот:

— Коли я тебе нужен, что ж, я готов помочь. Во всяком случае, в ближайшие дни разузнаю все насчет солдата.

Вересьев и сам любит риск, полагая, что если соблюдать известную осторожность, то можно заработать и в то же время избежать неприятностей, К тому же эта женщина нагнала на него страху…

Бабка оставила у него ботинки и узелок, а сама отправилась к тюрьме при комендатуре; она была в тревоге, словно волчица, высматривающая клетку, в которой воет ее детеныш…

Летом торговки ягодами толпами ходят по улицам в поисках покупателей. Ими никто не интересуется. Но все же такая торговка не может, конечно, незамеченной вертеться возле казенного здания, да еще такого важного, как местная комендатура со всеми ее пристройками. Часовому у решетки так скучно, что ему сразу бросается в глаза всякий, кто хоть раз пройдет мимо него. А тут женщина прошла трижды, с потупленным взглядом, словно девушка к причастию. В мозгу часового под стальным шлемом шевелится мысль: эти крестьянки боятся забираться в такое страшное здание, как наша комендатура, чтобы сбыть свои ягоды. С другой стороны, писаря и караульные не прочь были бы полакомиться дешевой малиной. А никто не умеет покупать так дешево, как полиция. Это всякому ясно. И когда она показалась в третий раз, он окликнул ее: