Ирэн Роздобудько - Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают (сборник)

«Встретиться» – это было из другой оперы. Это означало разговоры «про кино», скучные истории из жизни, муки совести, ожидания, короткие встречи, телефонные звонки… В результате – постель.

Ненавижу постель! В постели я умру. Хотя хотела бы где-нибудь в… море, в лесу, в пустыне. На постель я не соглашусь никогда, даже если ее устелют лепестками роз.

Поэтому я сказала «нет» в самое его ухо таким голосом, будто бы произнесла: «Я тебя безумно хочу!» Что в тот момент было правдой…

Это ощущение стало для меня самым важным – важнее самой интриги и того, кто втянул меня в нее. Ледяной камень, что лежал во мне, слегка подтаял, а немного ниже желудка и той части бедра, в которую упиралась определенная часть его тела, появилось тепло. А потом легкая боль. Приятная и живая.

Вот тогда я и поняла, что создана для многих мужчин. Для всех и ни для кого лично.

…Но как удержать это состояние и настрой, это буйство амфетаминов в крови, если с утра нужно ехать к этим старым чудовищам в пригород, чтобы выносить за ними горшки? Единственное утешение, что имеешь дело с бывшими «звездами», хоть и давно угасшими. Но это гипотетически приближает меня к цели. Во мне живет призрачная надежда, что кто-то из них, кто еще не совсем выжил из ума, что-то посоветует или возобновит ради меня свои прошлые связи в театральном мире. Хотя и эта надежда тает с каждым днем. Старики лелеют свои затраханые молью воспоминания, капризничают, по сто раз на дню нажимают кнопку вызова нянечек только ради того, чтобы поиздеваться. И к кому обращаться, с кем советоваться, о чем говорить, если с утра только тем и занимаешься, что драишь полы, выносишь их тошнотворные ночные горшки?!

Я знаю: они завидуют молодости. А я иногда посматриваю на стены их приторно-кокетливых «альковов» (почти у всех там развешено множество пожелтевших фотографий) – и дух захватывает! На кровати сидит ну обезьяна-обезьяной, а со стены на тебя смотрит неимоверной красоты примадонна в горжетке из голубой норки. Мне о такой только мечтать! Но дело даже не в мехах и бриллиантах. Я представляю, какая у них была жизнь! Ведь кроме собственных портретов там висят фотки потрясающих мужиков во фраках или в театральном гриме – таких, что хочется незаметно стащить их со стены и придаваться эротическим фантазиям долгими зимними вечерами…

Не сомневаюсь, что дышали они полной грудью! Уверена, что мораль, которая в их звездные часы существовала в обществе для разного рода быдла, требовала незаурядной изобретательности. О, они, наверное, жрали запрещенные плоды с такой неистовой страстью, которая нам и не снилась!

…Я еду на работу, стараясь не вспоминать о вчерашнем вечере. Но амфетамины и прочие возбудители, которые продолжают бурлить в моей дурной крови, распространяются по всему салону пригородного автобуса в виде сияния или особенно мускусного запаха. И поэтому на меня оглядывается и стар и млад…

Дом, в котором я работаю, расположен в чудесном сосновом бору. Тут такая тишина и такой покой, что ненароком возникает ассоциация с… кладбищем. Кладбищ я не боюсь. И никогда не стараюсь проскочить мимо, если оно попадается на моем пути. Наоборот. Мне кажется, что только в этой тишине кроется правда и великий смысл существования. Так случилось, что с тринадцати лет – в том возрасте, когда впервые прочитала Цветаеву и Рембо, – я мечтала умереть молодой, красивой, никем не понятой и не испорченной, в белом платье и венке из лилий. Я любила гулять по кладбищу, когда приходила проведать бабушку, дышать этой тишиной, думать и разговаривать с жителями этого большого молчаливого города. Мне казалось, что они живее тех, кто толкает меня в транспорте, обижает в очередях, угнетает в школе. Они говорили со мной шелестом листьев, и в этом шелесте мне слышались откровения. Но я знаю, они предупреждали, что мой час еще не пробил, что я еще должна стать Великой Актрисой. Я верила им. Верила, пока жизнь не прибила меня к земле тяжелыми свинцовыми каплями холодного душа.

Впрочем, меня устраивает, что я работаю тут: сутки кручусь, сутки отдыхаю. Если есть копейка, вечером в выходной иду в театр, хотя билеты нынче дорогие. А утром снова отправляюсь исполнять прихоти своих стариков. Женщины, естественно, ведут себя достаточно надменно – не так, как обычные старушки. Эти – другие. Я для них что-то наподобие домработницы или костюмерши. А старики иногда щиплют меня за задницу или просят подержаться за колено. Я их жалею и разрешаю. Какие у них еще радости? Я всячески намекаю на возможную помощь с их стороны. И они поют свою лживую соловьиную песню о связях со всеми известными режиссерами во всех уголках земли. Пока держат меня за колено…