Ирэн Роздобудько - Двенадцать. Увядшие цветы выбрасывают (сборник)

Это было давно. Тогда, когда она еще могла остановиться. Когда ни ее город, ни страна, ни мир еще не были для нее слишком тесными, а стыд за все происходящее вокруг еще не отравил организм. Теперь она видела картину в целом – отступив настолько далеко, что даже ее второе «я», которое существовало отдельно, на этой картине выглядело мизерной точкой. Раньше ей казалось, что так же, как и она, такую полную картину должны видеть и другие. И только хорошее воспитание, вежливость и необходимость соблюдать правила игры удерживают их от возмущения. Но чем дальше отходила она от полотна, тем четче представала перед ней фальшивость едва ли не всего, что существовало, двигалось, прыгало, хихикало, шевелилось, пробивалось, рвалось, гребло под себя, ерзало повсюду. Мир мелькал, как на экране телевизора. Она с отчаянием водила глазами по этому Брейгелевскому холсту, пытаясь отыскать на нем хоть какую-то неподвижную и настоящую деталь. Но спокойное величие было только у гор на заднем плане. Кто, размышляла Хелена, дал ей право отходить так далеко? Она чувствовала, что должна быть там, внутри, в толпе. Возможно, тогда она могла бы чувствовать себя счастливой. Наблюдатель и участник не могли ужиться под одной оболочкой. Наблюдатель спасался возведением «воздушных замков», участник – боялся одиночества, жаждал любви, смеха, слез, боли, живых прикосновений – того же самого движения, которое вызывало отвращение. Но последний не мог видеть картины в целом…

Это была борьба противоречий, которая всегда мучила ее. Но сначала ей нравилось наблюдать эту борьбу, становиться на сторону то одной, то другой половинки своего естества. Эта игра продолжалась до тех пор, пока ей не захотелось остановиться, а все слова, которые она писала или произносила, приобрели неестественный металлический привкус.

И тогда она начала думать об огромном одиночестве, которое время от времени испытывает каждый человек, даже если живет в окружении близких ему людей. Каждый стремится быть услышанным, каждый имеет свою собственную, никем не выслушанную историю. Было время, когда ей казалось, что она способна высказаться за всех, кто обречен на молчание, но очередь желающих говорить росла с каждым годом. И она оказалась бессильной, прекрасно понимая, что когда человек выражает себя так, как хочет, а не так, как от него требует окружение, воспитание, свод правил, – только тогда он становится настоящим.

В самом начале – она чувствовала это каждой клеточкой – у нее был этот дар, второй важнейший после дара любить. Чувствовала это на уровне подсознания – когда сидела на столе в кабинете своего соседа и болтала ногами, когда набрасывалась на пирожные, которые он покупал для нее, и всем лицом окуналась во взбитые сливки. Чувствовала позже, когда начала спорить, отчаянно защищая все то, что в ней было и что он пытался переделать. И тогда, когда ночевала под его дверью и когда ему первому и впервые сказала то, что потом (хотя случаев представлялось немало) не смогла сказать никому. Даже тогда, когда он ушел своей дорогой, оставив ее одну посреди пустыни жизни, она чувствовала эту подлинность с особенно болезненной остротой. А уже потом, барахтаясь посреди песка, она превратила этот дар в слова. В поток слов, в реки, которые неожиданно полились из нее и, на удивление, нашли отклик. Впоследствии отклик превратился в неразборчивое шипение экрана испорченного телевизора. И она уже не могла расслышать, является ли этот шум шумом восторга или это только эхо тысяч возмущенных голосов. Но теперь они не имели для нее никакого значения!

…Она все еще стояла перед разбитым стеклом, чувствуя боль в руке. В треугольном осколке отражался один ее глаз и кусочек виска. Она была похожа на профиль птицы. Ей не впервой разбивать себя вдребезги! Хелена обернула руку первым, что попало ей на глаза – кухонным полотенцем, – и улыбнулась. Вновь испытывать боль было приятно. Она поняла, чего хотят от нее те десять человек – говорить ее устами. Это единственное, что она может им предложить. Разве это так уж мало?

…В дверь позвонили. Все еще улыбаясь, она вышла в прихожую. В нерешительности замерла перед дверью. Казалось, что за ней стояла сама жизнь.

Это был он. Но сейчас у него был слишком простой вид – в джинсах и свитере, а волосы – чуть посеребренные – взъерошенные, как у мальчика.

– Я все бросил, – скороговоркой произнес он. – Я купил остров. Маленький остров в Средиземном море. Я давно планировал это – для тебя. Там ты будешь одна, только позволь быть где-то поблизости. Если ты согласна, я сегодня же куплю два билета…