Ирэн Роздобудько: Амулет Паскаля. Последний бриллиант миледи (сборник)

Женщина распахнула дверь в конце коридора и учтиво кивнула:

– Прошу. Располагайтесь. Мсье Паскаль сегодня очень занят. Он сам вас позовет. Обед – в три. Ужин – в семь.

И, притворяя за собой дверь, добавила:

– Мсье был очень доволен вашим блюдом. Это случается нечасто…

Черт побери! Черт! Черт! Сто миллионов жареных крыс! Я не могла прийти в себя. За окном (во всю стену) высились горы. Застеленная белым пушистым покрывалом кровать напоминала аэродром! В шкафу – все, что нужно, чтобы не ходить в заляпанных джинсах.

Я решила, что, наверное, за мной кто-то наблюдает через глазок скрытой камеры, и поэтому, сохраняя невозмутимый вид, толкнула дверь ванной.

Джакузи…

Лакалут-актив…

Махровые полотенца…

Уйма соблазнительных пузырьков с духами. Это точно какое-то «реалити-шоу» с участием дикаря из «третьего мира»!

Интересно, сколько этот господин за него получит?! Я скрутила кукиш в громадное зеркало и вернулась в комнату.

Среди всего барахла не хватало хренов собачьих.

Посредине круглого стеклянного столика лежало мое серебряное кольцо…

…Так я оказалась в этом доме. Так состоялось мое знакомство с мсье Паскалем…

Я знаю, что в моем рассказе нет того, что можно было бы назвать «правдой жизни». Но до этого, поверьте мне, мы еще дойдем. Хотя меня ужасно воротит от этой формулировки. Правда жизни – в запахе жареного лука, гречневой каши, она кистью художника-иезуита написана на лживых лицах политиков, она лежит в шляпе уличного аккордеониста, она хрипит и кашляет в промерзших водопроводных трубах, она скрывается под брюками женщин в виде заштопанных колготок… Я наелась ее досыта! Меня тошнит от одного воспоминания об этих колготках.

Точно так же мне тошно писать письма своим бывшим приятелям. Конечно, я сразу, как неофит, оказавшийся на другом конце света, в первый же вечер написала письмо своей подруге. Оно было примерно такого содержания: «Доехала хорошо. Устроилась. Жарила вепря. Вижу в окно чудесные горы. У меня есть личное джакузи. И сто пар носков из ангоры… Они – белые».

Потом я скомкала эту писанину.

Представила себе, что могла бы ответить подруга. Она бы спросила про объем работы, про зарплату и о том, что значит «жарила вепря», не идет ли речь о сексе? А еще бы она сделала приписку о зиме…

Кстати, там, в моем городе, зима тянется долго-долго, почти бесконечно, и все разговоры только о погоде. Каждый день, где бы ты ни был – все говорят о холодах. Вчера было намного теплее, чем сегодня! А какой прогноз на завтра? Когда же это закончится? Все ходят бледные и прячут руки в рукава…

Но дело не в этом. И даже не в запахе «правды жизни» – жареного лука. Дело в том, что там, в моем городе, где долго тянется зима, я и сама говорила и думала только о холодах…

И всегда выгрызала весну зубами. Так яро, будто ела твердое зеленое яблоко! С вами такое бывало? Хоть с кем-то одним – обязательно. Я выгрызала весну. Я так безумно желала ее, что порой мне казалось, будто она приходила лишь благодаря моим усилиям. В лютые морозы, стоящие в конце января, я упрямо надевала под шубу короткую юбку. Ветер и стужа хватали меня за все запретные для их длинных щупальцев места. Но под моей кожей распускались цветы, проступали на ней, как татуировки…

С этими цветами, прущими изнутри, я могла бы жить где угодно. Но я не люблю застоя. Какой смысл консервировать эти цветы в себе? Нельзя жить будущим, ждать и полагаться на него. Ведь можешь напланировать всякого на год вперед, а завтра на голову свалится кирпич – и прощайте, Карибские острова!

Мысль об этом проклятом кирпиче, лежащем на самом краешке крыши, прямо над моим подъездом, не давала мне покоя. Кто-то живет на бочке с порохом, кто-то – «от зарплаты до зарплаты», кто-то – «от субботы до субботы» (была такая развлекательная радиопередача), я же всем нутром ощущала этот чертов кирпич, который в любой момент может сдвинуться с места. Гадкое, гадкое чувство…

А еще последнее время, перед отъездом, во мне засели строки, вычитанные в повести моего любимого Маркеса «Рассказ не утонувшего в открытом море»:

«Лежа на своей койке – верхней, я думал о родном доме, о предстоящем рейсе, и не мог заснуть. Подложив руки под голову, я прислушивался к едва слышному шелесту моря и спокойному дыханию моряков. Подо мной была койка Луиса Ренхифо, он храпел, будто дул в тромбон. Не знаю, какие он видел сны, но уверен, что он не спал бы так безмятежно, если бы мог предположить, что через ВОСЕМЬ ДНЕЙ будет лежать мертвый на дне моря…»