Сергей Саканский - Сбор образа (сборник)

Впрочем, его предсказания можно было объяснить лишь проницательностью. Маркус делал ракеты. Однажды ракета развернулась на старте, и с подоконника сиганула в комнату, где стала гоняться за Маркусом, пока не взорвалась. Хризя была училкой математики. Она гуляла с грузином. Тогда аборты были запрещены, и Хризю выгнали с работы. А Бурцева – да его просто нельзя было не убить…

Эдик вздрогнул, опомнился и сразу вернулся из вечности в комнату. Простая мысль, пришедшая ему в голову, разумеется, не впервые, теперь как бы под новым углом встала, выпуклилась…

А ведь я умру. Я ведь когда-нибудь, уже очень скоро – умру.

Большая навалила мужу полную тарелку каши, устроилась напротив и с нежной улыбкой стала смотреть, как он ест. Мальчик-филателист раскрыл красивую книгу и углубленно зачитал, изредка отрываясь и хохоча в потолок. Маленькая, одинокая просматривала пачку писем, промокая слезы полой халата. Ястребов, алкоголик, пил водку, морщась и сразу запивая сырой водой. Истерик закатил утренний скандал жене и теще. Жирмудский, поэт-песенник, поливал цветы. Сысоев, домашний монах, молился, коленопреклоненный перед собственным иконостасом, лик Спасителя был чист и светел под зорким солнечным лучом. Шольцман, врач-вегетарианец, медленно чистил репу над помойным ведром. Парализованная старушка, похоже, давно умерла…

Эдик оторвался от окуляра, потянулся (как всегда тонко, ненавязчиво кольнуло сердце) и вышел на балкон.

Погода стояла райская. Многие окна были распахнуты настежь, в воздухе плавали разноголосые мелодии, далеко внизу стучал теннисный мяч. Эдик посмотрел. Один мальчишка ровно, красиво чеканил ракеткой мяч о стену дома, другой смотрел на него, ожидая очереди. Подъехала черная иномарка, трое молодых людей вышли, коротко перетерли, нырнули в подъезд. Фигура одного из них показалась Эдику знакомой, он видел ее, в той же одежде, где-то совсем недавно… Выполз и основательно расположился на лавочке Борька, ловко манипулируя то культяпкой, но ногой. Он был без кепки, жарко блестела на солнце его солидная лысина…

– Эх, Господи, – вздохнул Эдик. – Лет-то нам уже сколько, а мы все Эдик да Борька… Гляди, в рифму получилось!

А ведь и ты тоже, Лысый, очень и очень скоро – умрешь.

Ему захотелось опять, как он это уже делал дважды – в девяносто шестом и восемьдесят девятом – тайно плюнуть на голову своему сварливому другу… Он стал было копить слюну, но она не шла, к тому же, ему сильно захотелось писать. Эдик двинулся, повернулся, но ноги будто приросли к полу. В этот момент зашевелилась тюлевая занавеска, как если бы кто-то открыл наружную дверь. И тут нечто толкнуло его снизу-изнутри, через грудную клетку прямо в сердце… Он откинулся навзничь и начал писать, недоуменно глядя на свои чернеющие штаны. Ему показалось, что какие-то люди ходят по комнате, и тут новый толчок в сердце опрокинул его: он перевалился через перила и стал падать, все еще писая, в черную пятиэтажную яму двора, прямо к ногам своего сварливого друга, который теперь-то уж точно, до гроба будет уверен, что это он и только он правит этим присным миром.