Дэвид Стори - Такова спортивная жизнь

Она вскрикнула.

— Ох!.. Я не знала, что вы здесь. — Ее руки были прижаты к горлу. — Я не слышала, как вы пришли. Я хотела убрать постель.

— Я лег прямо на одеяло. Мне что-то захотелось спать, — сказал я, перекатился к краю и встал.

— Я постелю, все равно я уже здесь. У меня сегодня еще не было свободной минуты. Я стирала, Йен без конца убегал. Вы давно пришли?

— С час назад.

— Значит, когда я вешала белье. Я сейчас. — Она повернулась ко мне спиной и наклонилась над кроватью, подворачивая простыни.

— Вы не играете в крикет? — спросила она, вытянувшись на кровати, чтобы подсунуть руку под дальний конец матраса. Она была так занята, что, кажется, не ждала ответа.

Одно мгновение я был спокоен, потом у меня начали гореть шея и уши. Пока она возилась с матрасом, я ждал — я надеялся, что она почувствует напряжение и сумеет как-то его рассеять. Но она продолжала спокойно стелить постель, и я, сам не зная как, протянул руки и прижал ладони к ее бедрам. На мгновение она вся расслабла, потом вдруг одеревенела. Я притянул ее к себе и обнял. И опять она вся словно расползлась по швам. Она вырывалась, что-то выкрикивала. Я не выпускал ее и не произносил ни слова. Я все время напоминал себе, как некрасиво ее лицо, как она боится. Я был поражен ее бесчувственностью.

Ее голова дергалась из стороны в сторону, изо рта вылетали какие-то пронзительные звуки, которых я не понимал. Мне казалось, что я борюсь не с женщиной, а с кроватью. Я не мог понять, почему это было для нее такой неожиданностью, почему она не уступала.

Потом вдруг мне стало тошно, в горле поднялся комок — такое у нее было жалкое заношенное белье. Мне хотелось вырваться на воздух. Я попятился и увидел Линду: она стояла в дверях, смотрела на нас и не знала, плакать ей или смеяться.

— Ма-ма! — крикнула девочка, как будто снова переходила реку.

— Уйди, Лин! — сказала миссис Хэммонд. — Уходи! Уходи!

Девочка нерешительно стояла на месте, но мать не двигалась. Линда внимательно следила за нами, переводя взгляд с одного конца кровати на другой — смотрела то на один берег, то на другой.

— Мама, вы деретесь?

— Уйди, Линда! — крикнула миссис Хэммонд. — Уходи! Это просто игра.

Девочка, кажется, не очень поверила.

— А мне можно поиграть, мама?

— Уходи, Линда! Ну же…

Линда неуклюже повернулась и, громко топая, сбежала по лестнице.

Миссис Хэммонд лежала, повернувшись лицом к стене. Ее тело начало приподниматься в медленной судороге злобы и недоумения. Удивления.

— Ты! — всхлипывала она. — Ты! — На тонких стеблях рук торчали узловатые розовые кулаки. Глаза бегали из стороны в сторону. От нее пахло мыльным порошком, паром и влажной одеждой. Теперь, к концу, она кричала во весь голос.

Она встала с постели и пошла прямо вниз. Я подумал, что она идет искать Линду. Но я ошибся. Когда я схватил пиджак и выскочил на улицу, я увидел, что она опять стирает. Как будто ничего не случилось. Она стояла с вальком над тазом и медленно колотила белье, а может, там и не было белья.

Я ездил на машине около часа, потом отправился в «Мекку» прямо к открытию. Ресторан был пуст. Я зашел в бар и достал «Тропическую оргию»: лунная ночь над тихим тропическим морем; капитан Саммерс поднимается на палубу, оставив в каюте свою девочку «полностью удовлетворенной и в высшей степени довольной». К борту подошла шлюпка, чтобы забрать контрабанду, и капитан Саммерс вытащил маленький вороненый пистолет тридцать восьмого калибра. Я не считал себя виноватым. «Нечего все валить на меня», — говорил я себе. Не такая уж она недотрога. Она была замужем. Я бы ее не тронул, если бы не думал… И все-таки у меня на душе кошки скребли, пока не явился Морис с девочками.

— Тарзан снова сражался, — сказала Джудит, белокурая секретарша мэра. — Не хочет ли он сразиться со мной? — Она оттянула лацкан моего пиджака и увидела влажную запятнанную кровью рубашку. Она состроила гримасу. — Ну что ж, пора приучаться быть храброй! — сказала она.

Я засмеялся и почувствовал облегчение: я боялся, что, увидев меня, они сбегут.

Это повторялось не часто. Я предпочитал уходить с ней наверх в середине дня — так было легче. Вот почему нашим днем постепенно стало воскресенье. Все было известно заранее. Она поднималась к себе и надевала серое шерстяное платье, а если я не шел, звала меня или спускалась вниз и тихо сидела у камина, пока я не вставал. И уже тогда она без меня не шла. Тот же раз навсегда заведенный порядок соблюдался и в спальне — обязательно моей, как она настаивала, словно важнее всего для нее было соблюдать какие-то правила, которые она сама установила. Она всегда оставалась безучастной. И бессловесной. Когда все кончалось, она опять надевала домашнее платье. Она только терпела. Она, наверное, думала, что у нее нет другого выхода. Ей было все равно. Обычно такие воскресенья выпадали два раза в месяц.