Гильермо Инфанте - Три грустных тигра

На следующий день, в воскресенье утром, мы спровадили Рэймонда до отъезда. Паром уходил в два часа. Мы решили прогуляться по старому городу, осмотреться слегка и подкупить сувениров, по желанию миссис Кэмпбелл. Набрали всего в работающем без выходных туристическом магазинчике у испанской крепости, напоминающей гнилой зуб. Нагрузившись пакетами, решили сесть в старом кафе и чего-нибудь выпить. Кругом было очень тихо, и мне эта старинная, степенная воскресная атмосфера в историческом центре города пришлась по душе. Мы просидели там около часа, расплатились и вышли. В двух кварталах я вспомнил, что оставил трость в кафе, и вернулся. Вроде никто ее не видел, что неудивительно: такое случается на каждом шагу. Скиснув, я вышел на улицу, слишком подавленный для такой незначительной потери. Каково же было мое радостное удивление, когда, завернув на узкую улочку по дороге к стоянке такси, я увидел старика с моей тростью. Вблизи он оказался не стариком, а мужчиной неопределенного возраста, законсервировавшийся монголоидный кретин. Не представлялось возможным изъясниться с ним ни на английском, ни на относительном испанском миссис Кэмпбелл. Он ничего не понимал и вцепился в трость.

Я побоялся просто схватить трость и потянуть за один конец из-за возможного слэпстика, так как попрошайка — а это именно был профессиональный попрошайка, каких полно в таких странах — был дюжий. Я попытался знаками дать понять, что трость моя, но он в ответ лишь издавал какие-то странные звуки горлом. На минуту мне вспомнились туземные музыканты и их гортанное пение. Миссис Кэмпбелл предложила перекупить трость, но я воспротивился. «Дорогая, — сказал я, одновременно закрывая нищему пути отступления собственным телом, — это дело принципа: трость принадлежит мне». Еще чего: чтобы он преспокойненько улизнул только потому, что он дефективный; а о покупке вообще речи быть не могло — это значило бы под даться вымогательству. «Я не из тех, кого можно шантажировать», — сказал я миссис Кэмпбелл, соскакивая с тротуара на мостовую вслед за нищим, который чуть было не сбежал на другую сторону улицы. «Я знаю, honey», — ответила она.

Вскоре вокруг нас собралась небольшая толпа местных, и я занервничал: не хотелось пасть жертвой линчевания, уж очень смахивало, будто иностранец придирается к беззащитному туземцу. Народ, однако, вел себя вполне прилично, учитывая обстоятельства. Миссис Кэмпбелл, как смогла, объяснила ситуацию, и даже нашелся кто-то, кто говорил по-нашему, правда, на довольно примитивном английском, и вызвался быть посредником. Он попытался наладить контакт с этим идиотом, но все без толку. Тот лишь прижимал к груди трость и знаками и мычанием показывал, что она — его. Народ, как это обычно бывает, становился то на мою сторону, то на сторону нищего. Моя супруга все пыталась разъяснить. «Это вопрос принципа, — сказала она на каком-то подобии испанского. — Мистер Кэмпбелл — законный владелец трости. Он купил ее вчера, сегодня утром забыл в кафе, а этот сеньор, — и указала пальцем на малахольного, — ее присвоил, но она ему не принадлежит, нет, друзья». Толпа перешла на нашу сторону.

Очевидно, мы нарушали общественный порядок, и явился полицейский. К счастью, он говорил по-английски. Я все рассказал. Он попытался разогнать толпу, но народ был заинтересован исходом дела не меньше нашего. Потом обратился к идиоту, но, как я уже сказал, тот не вступал в контакт. Нельзя не признать, полицейский потерял терпение и вытащил пистолет, дабы припугнуть нищего. Народ стих, я стал опасаться самого худшего. Но тут он, кажется, понял и отдал мне трость со странной гримасой. Полицейский убрал пистолет и предложил мне дать полудурку денег, не в качестве компенсации, а в подарок «бедняге», как он выразился. Я был категорически против: это означало бы пойти на поводу у социального шантажа, ведь трость-то была моя. Так я и сказал полицейскому. Миссис Кэмпбелл пыталась вмешаться, но я не видел причины уступать: трость была моя по праву, а попрошайка нагло присвоил ее; давать ему деньги за возврат — поощрять вора. Неприемлемо. Кто-то из толпы, как объяснила миссис Кэмпбелл, предложил собрать какую-то сумму в его пользу. Миссис Кэмпбелл по своей благоглупости хотела внести сколько-нибудь из своего кармана. Нужно было поскорее покончить с этой нелепой ситуацией, и я сдался, хоть и не следовало. Я протянул идиоту несколько монет — не знаю в точности, но почти столько же, во сколько обошлась трость, — хотел вложить ему в руку, без всякого злорадства, но он не желал брать. Теперь он изображал глубоко оскорбленного. Вступила миссис Кэмпбелл. Нищий передумал было, но тут же вновь отверг деньги все теми же гортанными восклицаниями. Только когда полицейский взял их и передал ему, он согласился. Мне очень не понравилось его лицо, когда он смотрел вслед уносимой мною трости, как собака на кость. Наконец-то неприятный инцидент был исчерпан, и мы тут же сели в такси — о нем любезно, как и положено ему по службе, позаботился полицейский; кто-то зааплодировал, когда мы отъезжали, и многие провожали нас одобрительными криками. Я не увидел выражения лица кретина и был только рад. Миссис Кэмпбелл не проронила ни слова, видимо, мысленно распределяла подарки. Я прекрасно чувствовал себя в компании вновь обретенной трости, которой суждено было стать сувениром с историей, куда более ценным, чем вся гора безделушек, накупленная миссис Кэмпбелл.