Гильермо Инфанте - Три грустных тигра

Хорошо все-таки, что снаружи еще день.

Мы долго пили. Куэ ушел в туалет, но вот стоят рядком шесть его пустых бокалов, а седьмой пуст наполовину. Эх, Майито Тринидад! Как-то раз мы с Джессе Фернандесом заходили к нему, в его комнатушку в многосемейном доме, хотели сделать портрет, и он провел для меня тайную церемонию, раскинул в темноте раковины, даже в полдень в комнате стоял полумрак, лишь одна свеча освещала каури в этой афрокубинской вариации орфического ритуала, и я помню его три совета мне в память о легендах, об африканских, ныне уже кубинских тайнах племени. Три. Журналист (писателей на Кубе нет: нет такой профессии, сообщила мне библиотекарша из Национальной библиотеки, когда я заполнил бланк для получения книги и в графе «профессия» написал это ругательное слово: «писатель»), журналист, не давай никому писать твоей ручкой (я всегда все печатаю на машинке), вот и печатать не давай, не позволяй причесываться твоей расческой и не оставляй недопитым бокал, даже если собираешься допить потом. Так он мне сказал. Тем не менее на столе по-прежнему стоял наполовину полный или наполовину пустой бокал, а Арсенио Куэ все не было. Он-то ни в какую магию не верит, кроме колдовства циферок, сумм и наипоследнейшего числа, вот и теперь, перед тем как отчалить, он сложил тысячу девятьсот шестьдесят шесть и получил, как всегда, двадцать два, и снова принялся складывать так и сяк, и в результате получил количество, которое провозгласил окончательным: семь — в его имени как раз семь букв. Я счел необходимым сказать, что не видел еще имен, которые бы сперва растягивались до двадцати двух, а после съеживались до семи букв, это уже и не имя вовсе, а какой-то аккордеон. Вместо ответа он встал и вышел в туалет.

Мы все спорили, спорили и опрокинули по шестому коктейлю, потому что разговор сам по себе, без посторонней помощи, зашел о том, что Куэ называл Темой, и на сей раз это был не секс и не музыка и даже не его незавершенные пандекты. Думаю, что въехали мы в эту бодягу на обрывках слов, призванных задать, но упорно не желающих задать вопрос, главный вопрос, мой вопрос. Куэ, однако, и вправду насел на меня с вопросами.

— Так кем же суждено мне быть? Еще одним посредственным читателем? Переводчиком, предателем?

Он не позволил мне ответить, дав отмашку рукой, — постовой на перекрестке беседы.

— Не будем вдаваться в детали и тем более боже упаси, в имена. Оставь это Сальвадору Буэно или, — я знаю, ты Латинист, выросший на «Нашей Америке» и всех этих поувядших рыцарях и мучениках нашей литературы, — оставь это Андерсону Имберту, или Санчесу, или его заместителям. Но я, Арсенио Куэ, считаю, что все кубинские авторы, все до единого, — «единоГо», произнес он, и разнеслось влажными от рома отголосками, — ну разве что кроме тебя, и я делаю это исключение не потому, что ты тут передо мной, ты же знаешь, а потому, — Ну и не сзади же, вставил я, — что смутно чую, так оно и есть, — я сказал «спасибо». — Не за что. Но постой, пусть сейчас будет скобка или музыкальная пауза, или биение хронометра. Все остальные в твоем поколении — просто неврубающиеся читатели Фолкнера и Хемингуэя и Дос Пассоса, а кто чуть получше соображает — Страдальца Скотта и Сэлинджера и Стайрона, если ограничиться писателями, начинающимися с «С». — Начинавшими в СС? — переспросил я, но он не расслышал. — Есть еще совсем бестолковые читатели Борхеса, кто-то читает Сартра, да не въезжает, кто-то не въезжает в Павезе, а все равно читает, и все они читают, но не въезжают и не чувствуют Набокова, — сказал он. — Что касается других поколений, если тебе угодно, могу сказать «Хемишуэя и Фолкнера» вместо «Фолкнера и Хемингуэя» и добавить Хаксли и Манна и Дэвида Гетеро Лоуренса и до кучи, это же наша национальная метафора, чтоб забить, так сказать, лавочку, подкинь еще Германа Гессе, бог ты мой, Гиральдеса, — так он и сказал, не Гуиральдеса, — Пио Бароху и Асорина и Унамуно и Ортегу и, может, еще Горького, хотя он пришелся на период без писателей, то есть на еще одно республиканское поколение. Что там остается? Кое-какие отдельные имена, например…

— Ты же сказал, имен не станешь называть.

— Сейчас так надо, — без запинки пояснил Куэ и немедленно продолжил: — Из твоих, из твоего поколения достоин внимания, допустим, Рене Хордан. Если откажется от этой игривости, которую так щедро выказывает в кинокритике, и поменьше будет поминать Пятую Веню и «Нью-Йоркер». Из более раннего, невзирая на недоразвитость прозы, в общем, заслуживает спасения кто-то типа Монтенегро, его «Мужчины без женщины», пара-тройка рассказов Лино Новаса, он, кстати, великолепный переводчик.