Элис Манро - Албанская девственница

Вскоре после этого — в середине дня, когда на пастбище никогда никто не приходил — к Лоттар явился священник. Один.

— Я им не доверяю, — сказал он. — Мне кажется, они снова захотят продать тебя мусульманину. Хоть ты и принесла клятву. Они попытаются выручить за тебя деньги. Еще полбеды, если бы они могли найти тебе христианина, но я уверен, что это будет мусульманин.

Они сели на траву и стали пить кофе. Священник сказал:

— У тебя есть какие-то вещи, которые ты хочешь взять с собой? Нет. Скоро мы тронемся в путь.

— Кто же подоит овец? — спросила Лоттар. Некоторые овцы уже спускались вниз по склону, временами останавливаясь и поджидая ее.

— Оставь их, — сказал францисканец.

Так она и оставила не только овец, но и свое жилище, высокогорный луг, дикий виноград, сумах, горный ясень, кусты можжевельника и приземистые дубки, на которые смотрела все лето, кроличью шкуру, что заменяла ей подушку, котелок, в котором варила кофе, кучу дров, что собрала только сегодня утром, камни у очага — каждый был знаком ей по форме и цвету. Она понимала, что уходит — так строг был францисканец; но понимала не тем пониманием, от которого оглядываются вокруг, чтобы увидеть все в последний раз. Впрочем, это было и не нужно. Все, что вокруг, и без того останется у нее в памяти навеки.

Они вошли в буковый лес, и священник сказал:

— Теперь мы должны идти очень тихо. Я выберу другую тропу, не ту, что проходит мимо кулы. Если мы кого-нибудь услышим на тропе, то спрячемся.

Они шли молча, много часов, между буками с гладкой слоновьей корой и сухими соснами, под черными ветвями дубов. То вверх, то вниз, переходя гребни, по тропам, о которых Лоттар и не знала. Францисканец не колебался, выбирая путь, и ни разу не заговорил о привале. Когда они наконец вышли из лесу, Лоттар ужасно удивилась, что еще так светло.

Францисканец вытащил откуда-то из складок одежды буханку хлеба и нож, и они стали есть на ходу.

Они дошли до пересохшего русла реки, усыпанного камнями. Это были не плоские камни, по которым удобно идти, а скорее поток из камней, неподвижный поток, текущий меж полями кукурузы и табака. Слышался собачий лай и порой голоса людей. Кукуруза и табак, еще не убранные, были выше человеческого роста, и беглецы шли вдоль пересохшей реки под прикрытием, пока не стемнело совсем. Когда они уже не могли идти и тьма скрыла их, они присели на белые камни речного русла.

— Куда вы меня ведете? — спросила наконец Лоттар. Сперва она решила, что они направляются к церкви и дому священника, но теперь поняла, что это не так. Они ушли гораздо, гораздо дальше.

— Я веду тебя в дом епископа, — сказал францисканец. — Он будет знать, что с тобой делать.

— А почему не к вам? Я могу быть служанкой у вас в доме.

— Это не разрешено. Держать женскую прислугу. Никому из священников не разрешено. Епископ даже старух не разрешает. И он прав — от женщины в доме одни неприятности.

Взошла луна, и они снова тронулись в путь. Они шли и отдыхали, шли и отдыхали, но не спали и даже не искали удобного места, чтобы прилечь. У них были загрубелые ступни и хорошо разношенные сандалии, поэтому они не натерли ноги. Оба привыкли много ходить: францисканец — оттого, что все время навещал дальние селения, а Лоттар — оттого что долго пасла овец.

Через некоторое время францисканец стал уже не таким строгим — может быть, он уже меньше беспокоился — и начал говорить с Лоттар почти так же, как когда-то в первые дни их знакомства. Он говорил по-итальянски, хотя Лоттар теперь уже сносно знала гегский язык.

— Я родился в Италии, — рассказывал он. — Мои родители были геги, но я жил в Италии в молодости и там стал священником. Однажды я поехал в Италию в гости — много лет назад — и сбрил усы. Не знаю, зачем. Впрочем, знаю — оттого, что в деревне надо мной смеялись. Потом, вернувшись, я не смел показаться в таком виде в мади. Там голое лицо — позор для мужчины. Я сидел в четырех стенах в Шкодре, пока у меня опять не отросли усы.

— Мы сейчас в Шкодру идем, да? — спросила она.

— Да. Епископ живет там. Он направит послание, в котором будет сказано, что я правильно поступил, когда увел тебя, хоть это и было воровство. Жители мади — варвары. Они могут подойти, когда я справляю мессу, подергать меня за рукав и попросить, чтобы я написал им письмо. Ты видела, что они ставят над могилами? Кресты? Вместо креста они изображают очень худого человека с винтовкой поперек. Ни разу не видела? — он засмеялся и покачал головой. — Я не знаю, что с ними делать. Но они все равно хорошие люди — никогда не предадут.