Алексей Смирнов - Лето никогда

Малый Букер твердил свое, не понимая, что колпак уже сняли, и говорит не память, а Большой Букер, весь красный и страшный, нашептывает ему в ухо:

– Ничего, ничего, сынок. . Вот я тебе расскажу. Это была у нас такая детская железная дорога, делал прадед, сам мастерил, в сарайчике, мечтал о паровозе. Хотел сделать вообще настоящий маленький паровоз, паровозный театр. И вот проходят… поколения, и все ловятся в этот поезд, по кругу, – хрипло жаловался отец, склоняясь над Букером. Из путаных выкриков сына он разобрал только про дорогу, и уцепился за нее, желая исправить хоть это, объяснить, подправить.

Тот сбросил с плеча его руку, досадуя: причем тут железная дорога, папа? там было много чего еще… наверно, я что-то крикнул про нее, дурак…. Одновременно он выделил деда из сплава обогащенных воспоминаний; увидел всего лишь одно – как дед, часами изучавший семейные фотографии, сосредотачивался на мельчайших деталях: морщинках, фрагментах не попавших в кадр предметов, расплывчатых заглавий на корешках книг, служивших фоном. Его рыло даже вытягивалось, и он почти всасывался в прихлопнутое мгновение, пока не выяснялось, что оно прихлопнуто не сачком, а мухобойкой. Малый Букер вспомнил деда ярче, чем сумел бы сам, без посторонней помощи, но теперь на его личную память наслоилась отцовская, отсюда и рыло, и все это сдобрено добрыми чувствами с добавленным отвращением, с затаенной обидой.

– Хватит пороть ахинею, – вмешался Миша, забирая инициативу. – Давайте живее, пока он на подъеме. Смотрите, соседи уже при деле.

– А? – Большой Букер уставился на него, не разбирая сказанного.

– На, – замогильным голосом отозвался вожатый. – Быстрей, говорю тебе, если не хочешь ребенку всю жизнь поломать.

Слева слышались стоны; Букеры посмотрели туда по-семейному дружно, но ничего не увидели, кроме длинных ног Старшего Жижморфа, торчавших из-за ширмы и сучивших по полу носками спортивных туфель. Зал наполнялся криками; все чаще раздавались подозрительные звуки, глухи и звонкие, похожие на удары и пощечины.

Миша дернул Большого Букера за ремень:

– Шевелитесь, алхимик! Вы отработали в альбедо – пускай теперь ваш сын поработает в рубедо. Сейчас у вас пойдет философский камень, господин знаток.

Большой Букер взялся за пряжку, бормоча:

– Я не понимаю, за что вы так ко мне лично, господин вожатый…прямо странно…

Миша ответил ему небрежно и туманно:

– У меня к отцам личные счеты. Я многим обязан старшему поколению. Эй, Тритон! Ну-ка, разоблачайся! Чему я вас давеча учил?

Малый Букер вжался в деревянное креслице:

– Я не могу! Я не знал…

– Брось ты! – и Миша склонился к нему, доверительно улыбаясь. – Хочешь! Это древнее… Ты что – не собираешься становиться мужчиной? Смотри, сколько дерьма в твоем бате. Хочешь с этим жить? Не получится! Давай, накажи его по всей строгости, покажи нам, что ты не сопля какая-нибудь…

– Нет! Нет! – визжал Букер, отбиваясь от гипса.

– Чего нет-то? Смотри, Ботинок уже штаны снял! Ого! Дай-ка, дай-ка… А говоришь – не хочешь! Что-то уже наклевывается! Давай, пока не прошло!

Миша выпрямился и призывно посмотрел на эстраду. Начальница «Бригантины» стояла и высматривала, кому бы помочь; она сразу заметила Мишу и поспешила вниз.

– Что тут у вас? Что случилось?

– У нас не получается! – Миша в преувеличенном недоумении развел руками. На его шее болталась забытая перевязь, грязно-белая петля.

– Почему? Что такое? – начальница опустилась перед Малым Букером на колени. Тот сидел с полуспущенными штанами и ревел.

– Не может, говорит, – посетовал Миша. – Вон и папа уж готов, ждет.

– Не можешь? А ты девочку представь. Тебе в школе какая-нибудь девочка нравится?

Малый Букер закивал, давясь слезами.

– Вот и пофантазируй. И ручку сюда положи. Или хочешь, я положу? Давай-ка, соберись! А то мы тебя по материнской линии пустим. И уже твои мнемы так и пойдут по твоим деткам, с извратом, как ген ущербный, выродитесь! Я тебя не пугаю, я тебе объясняю. А ты фамилию не хочешь укреплять. Потом вспомнишь, посмеешься, опишешь – тоже станешь Большим Букером, как папа, только лучше, сильнее, совершеннее. Разве ты этого не хочешь? Послушай, какие молодцы остальные ребята!

Но слушать было нечего, в воздухе стоял вой. Правда, из соседней кабинки отчетливо доносилось:

– Сволочь! Сволочь! Вот же тебе твои мячики!.. На! На! На еще!..

В ответ лился неразборчивый рев, из которого, если прислушаться, можно было понять о радостях дружных походов на стадион.