Иштван Сабо - Бог смотрит в другую сторону

— Ну-ка обними меня за шею, кума.

Мать подчинилась. Шандор Шимон одной рукой обхватил мать за спину, другую продел ей под колени, поднял женщину и перенес ее через канаву. Янчи, перегнувшись из брички, принял мать на руки и усадил ее на заднее сиденье.

— Там, где ты сидишь, кума Анна, недавно восседала жена адвоката Бойтоша! Но ты этого места больше заслуживаешь!

— Ах, Шандор, Шандор, — задыхаясь, проговорила Анна Чанаки, — ну и сильны вы, мужики! Вот и отец моего паренька тоже… Взвалит мешок пшеницы и несет играючи. А ведь ему, как и тебе, годов немало.

— Чай, ты не одной простоквашей мужа на завтрак потчуешь. И я тоже не на простокваше сижу.

— Ой, корзинку-то мою подыми, кум.

— Чтоб ей ни дна ни покрышки, корзинке этой! Через нее вся твоя погибель!

— Не пропадать же добру… На базаре деньжонок выручишь, а потом в магазине много чего купить можно, с соли начиная…

— Да знаю я, знаю.

— И деньгам теперь цена другая стала…

Шандор Шимон уселся на заднее сиденье рядом с Анной Чанаки.

— Ты, Янчи, будешь при нас парадным кучером, а я тем временем за твоей матушкой поухаживаю. Когда-то, давным-давно, к моим ухаживаниям не прислушивалась, зато теперь, глядишь…

— Ну и чудак ты, Шандор! Будто не знаешь, чего я тебя тогда сторонилась… Ведь в те годы считалось, что бедной девушке не пристало поддаваться на уговоры парня, коли тот из богатой семьи. Иначе запросто можно остаться с носом.

— Ну, теперь тебе это не грозит, Анна. Трогай, крестник… А вот я точно с носом остался и не иначе как из-за того, что Габор Чанаки был на голову выше меня.

— Ох, кум, кабы не постеснялась, я бы спросила, сколько стаканчиков вина ты уже с утра пропустил.

— Поначалу считал и первые пять помню, но после того, думается, еще с пяток опрокинул. Уж больно острая получилась у моей хозяйки картошка с красным перцем.

— Потом тебе и обед острым покажется, уж я точно знаю.

— Как тебе не знать, ведь у кума Чанаки тоже виноградник имеется, — проговорил Шимон.

— У меня с ним столько хлопот.

— С кумом или с виноградником?

— Экий ты болтун, Шандор, уж сколько раз я тебе говорила!

— Скажи еще раз, Анна.

— Скажу, не думай.

Янчи, погруженный в свои мысли, сидел впереди. Без особого удовольствия слушал он эту задорную перепалку позади себя. Мальчику казалось, что это он должен сидеть рядом с матерью, чтобы им можно было время от времени и словом перемолвиться. Не шутить, не веселиться, а подбадривать ее, от этого куда больше толку было бы.

И все же паренек радовался, что дядюшка Шимон сумел рассмешить мать, ему бы этого не удалось. Может, и к лучшему, что его посадили вперед? Ведь он, даже не оборачиваясь, по-прежнему видит перед собой опухшие ноги матери и ее лицо, такое бледное, что можно подумать, его не палили все лето в поле знойные лучи солнца. Нет, все же его место рядом с матерью.

Янчи сунул кнут в кожаный чехол: старушку Вильму подгонять не требовалось. Лошадь быстрой рысью, ровно, не сбиваясь с темпа, бежала по правой стороне дороги, увлекая за собой бричку; она двигалась по мелко размолотой щебенке так, словно там была проведена мелом какая-то видимая только ей линия. Вильма уже не радовалась, когда натягивали вожжи, просто знай себе бежала! и бежала своей дорогой. Иногда она качала головой из стороны в сторону, будто говорила: нет, нет! — на самом деле лошадь всего лишь отгоняла от себя назойливых осенних мух, которые садились ей на нос, норовили угодить в глаза.

— Слышь-ка, Анна, — произнес Шандор Шимон, — а кум Габор не отопрется, что это он своему молодцу когда-то уши сварганил.

— Ас чего бы ему отпираться? — в ответ засмеялась мать.

— К слову пришлось. И голову он так гордо держит. Настоящий Чанаки!

— Ну, глаза-то у него карие, в Хедьбиро пошел. Вот жалко только, что норов горячий ему от отца достался.

— Да и уши тоже. Янчи, — обратился Шимон к сидевшему на переднем сиденье мальчику, — я тебе не советую при таких ушах против ветра ходить. Больно тяжело будет. Следи, чтобы в уши тебе всегда попутный ветер дул. Тогда быстренько до цели доберешься.

— Ох, кум, ежели не перестанешь, я сейчас с брички слезу.

— Слезешь у себя на дворе, кума. Я с тобой говорю, крестник.

Янчи молча сжимал в руке вожжи. Он пытался справиться с собой, подавить свое недовольство, ему не нравился тон разговора. Ведь он как-никак приехал за больной матерью.

Затем, обернувшись, он почтительно проговорил:

— Крестный, коли не идти против ветра, так сроду и не узнаешь, на что в жизни способен.