Иштван Сабо - То памятное утро

Кстати сказать, участок под просом находился в двух шагах от дома, в горной деревушке, проса посажено было ровно столько, сколько требовалось на прокорм свиньям и курам. Тут же располагался обширный надел, засеянный люцерной. Там-то Янчи и научился косить. Учеба давалась нелегко, но дарила счастье — вечерами ужинать Янчи садился за стол совсем другим человеком. А в этом году он убирает просо — тут не только сила нужна, но и ловкость, глазомер требуются.

В конце весны на этой полосе зеленела кормовая пшеница. Ее скосили, отдали на корм дойным коровам, затем тотчас вновь перепахали землю и посеяли просо; вот оно уже созрело для жатвы.

Под тяжестью созревших зерен стебли проса клонятся к земле, словно пристально разглядывая ее. От прикосновения косы стебли вздрагивают и плавно падают влево; так они и лежат на стерне по-прежнему рядом друг с другом, как тогда, когда стояли на ногах-стеблях.

Чанаки остановился. Он выпрямился во весь рост, собираясь точить косу. Мальчик последовал его примеру.

— Может, на сегодня и хватит, — проговорил отец. — Роса давным-давно высохла, не столько косим, сколько стебли ломаем. Незачем попусту добро переводить. Завтра и докосим то, что осталось. А ты как считаешь?

С год отец стал спрашивать у Янчи совета, когда они вместе работали, и каждый раз паренек не мог сразу ответить — от гордости перехватывало горло. Но это было и к лучшему: не брякнешь чего скоропалительно невпопад. А так выходило, что он отвечал солидно, после некоторого раздумья, как и подобает взрослому:

— Я тоже так думаю.

— А то и вечерком докосим, как только роса снова выпадет.

Тут ответа не требовалось.

Они закончили каждый свою полосу, а потом побрели наверх, к дому, в сад.

Янчи очень хотелось пить, но за водой в дом он не пошел, а с силой тряхнул молодое грушевое деревце. На землю упало с десяток груш. Янчи собрал их и уселся рядышком с отцом. Чанаки съел две груши, а потом, достав кисет, неторопливо свернул себе цигарку.

— Доброго табачку мне опять привез этот Дюри. Хотел бы я знать, как он перебирается по мосту через Залу. Там ведь ревизоров видимо-невидимо. Может, он вовсе и не ходит через мост… Недаром Дюри родом из Шомодя, парень он с головой. Хотя, может, его и не Дюри зовут… Но табачок у него что надо, лихой, забористый. Жалею, что не взял у него сразу кило три. Правда, он, конечно, еще появится. Ты заметил? Приходит он в дождь, в туман, тогда каждая связка табака больше весит. Ясно, что парень башковитый. Не дурак, одно слово — шомодьский!

Янчи жадно следил за струйкой дыма, тянувшейся от цигарки отца. По воскресеньям они с приятелями уже покупали по пачке сигарет в городке, и сейчас паренек был бы не прочь затянуться отцовским табачком.

— Не пойму, куда это мать запропастилась, — произнес Чанаки, — бабы с корзинками давненько воротились с базара, ты небось тоже видел. Десять часов, к этому времени обыкновенно уже все бывает распродано. А мать всего-то и понесла что виноград да бидон со сметаной. Должна бы уже управиться. И в город ушла спозаранку.

Беспокойство отца передалось Янчи. Невольно ему на ум пришел их утренний разговор, когда они с отцом водрузили на голову матери корзинку с виноградом.

— Не тяжело ли будет, Анна?

— Нет, я потихоньку пойду, Габор.

— Тогда дольше придется на голове корзинку тащить.

— Как-нибудь с божьей помощью добреду. А вы тут не зевайте.

В правую руку мать взяла небольшой бидон со сметаной и неспешно направилась вниз по кестхейской дороге.

— Винограду там кило двадцать, не меньше, — пробормотал Чанаки, — но разве твоей матери докажешь. А уж теперь в особенности, когда наконец форинт ввели… Конечно, у людей и цель появилась, есть ради чего работать. А то деньгам на миллионы счет пошел — как с ума не спятить… Зато нынче к каждому филлеру люди будут почтенье иметь!

После этого разговора они с отцом и отправились по утренней росе убирать просо. Сейчас уже и утро на исходе, а мать все еще не вернулась с кестхейского базара. Бабушка наверняка расстарается и что-нибудь да сварганит на обед, но им не до обеда. Куда важнее, чтобы внизу, из-за огорода, появилась в конце концов маленькая женская фигурка с пустой корзиной на голове.

— После обеда поедем пахать на циберейском поле, — буркнул отец, — завтра с утречка закончим, и я его рожью засею. Мать бы только поскорее домой возвернулась.

Когда Чанаки начал сворачивать вторую цигарку, стало ясно, что он нервничает. Янчи удивился: отец никогда не курил цигарку за цигаркой. К тому же с тех пор, как они закончили косить просо, он и не упоминал ни о какой другой работе, которую надлежало выполнить до обеда.