Дороти Уннак - История Рай-авеню

Кино не только давало ему пищу для размышлений о своем будущем. Одинокий, отвергнутый, как бы несуществующий в реальной жизни, он смотрел кинофильмы и учился думать и анализировать. То, что он видел в кино, помогало лучше понять ту жизнь, которая протекала возле него. Он стал внимательнее приглядываться к людям, которые жили в его районе.

Кто еще, кроме Уилли, заметил, что сапожник Доминик Данжело, надевая починенную туфлю на женскую ногу, не спешит отпускать ее, и его длинные грязные пальцы трогают женскую лодыжку, хотя в этом и нет никакой надобности, а его глаза при этом горят, язык лижет пересохшие губы, голос становится хриплым, когда он произносит совершенно невинную фразу:

— Ну вот, дамочка. Теперь все нормально, да? Теперь нашей маленькой ножке будет хорошо, да? Такая красивая дамочка не должна испытывать неудобства.

И все женщины принимали это как должное. Они улыбались и не протестовали.

Все они, эти леди и эти девушки, казалось, ждали чего-то, как он сам, что должно было случиться в жизни.

В четыре часа дня возле сорок шестого полицейского участка ежедневно происходил развод. Участок находился на авеню Рай, как раз напротив того дома, в котором жили Пейсеки. Молодые мамы с детьми в колясках останавливались и смотрели на построившихся в шеренгу полицейских, одетых в синюю форму. Лица у них были серьезные: они слушали сержанта, читающего приказ. Уилли наблюдал за женщинами, глядевшими на полицейских. Они смотрели прямо в глаза мужчинам до тех пор, пока те не отвечали на их взгляд, и тогда между ними устанавливался какой-то тайный контакт и достигалось какое-то взаимопонимание. Для чего? С какой целью? Чтобы потом встретиться в каком-нибудь подвале или чулане, как это делают его мать и Сташев? Или нет? Может быть, с них достаточно было и этого легкого флирта, и они просто хотели обменяться взглядами с этими крепкими полицейскими с ирландскими лицами. Таковы были эти молодые матери.

Уилли понимал, что они молодые женщины, хотя иногда выглядели как старухи. Он видел и понимал слишком многое — отчаянье, несчастное выражение лиц, крепко сжатые губы. Женщины слишком часто били своих детей по рукам, головам и спинам, а те и не понимали, за что их лупят.

Понимал, кем были эти молодые женщины, имеющие дружков в школе, перед которыми они выделывались и хвастались, а потом получали от них обручальные кольца, потом их венчали в церкви св. Симеона в июне, а после этого у них дома устраивались свадьбы, после чего у девушек вырастали животы и у них рождались дети, которые бегали повсюду и орали, а девушки, уже не девушки, а женщины, хватали их и лупили, и смотрели с завистью на своих младших сестер, вечерами возвращающихся домой с лицами, раскрасневшимися после свиданий со своими дружками.

Вот что видел и вот о чем думал Уилли Пейсек, вонючий мальчишка с лицом, как у крысы, косоглазый, худой и говорящий пронзительным голосом.

Он заметил также, чем занимался Вальтер Сташев, и никак не мог понять, что бы это могло значить.

Вальтер Сташев был мужчиной высокого роста с лицом, которое до того как обрюзгло от пьянства, было красивым. Его тело было все еще мускулистым, несмотря на то, что над ремнем висел приличный живот. Случалось, что он и отец Уилли завязывали с пьянством. Они вдруг по той или иной причине становились весьма религиозны и воздерживались от алкоголя. Однако внешний вид отца Уилли при этом никак не менялся. Он всегда был и оставался уродливым, неуклюжим человеком, и все его попытки быть вежливым, добрым, старания оказывать другим людям услуги вызывали у жильцов дома лишь презрение. «Делай свою работу, Пейсек, и убирайся из квартиры», — говорили они ему.

Но Сташев во время воздержания приобретал некий шарм, при помощи которого мог воздействовать на людей. Он мог даже нравиться. Каким замечательным молодым человеком он действительно был, когда не пил. Он предлагал сходить в магазин за покупками престарелой леди, которая жила на третьем этаже. Он прогуливал собаку мистера Яновитца, когда тот сломал ногу. Он становился просто другим человеком.

Но Уилли знал, что доверять Сташеву нельзя, потому что когда он не пил, он становился каким-то странным и непонятным.

Он как-то странно обращался с мальчиками.

Он начинал относиться к ним с повышенным интересом и пытался оказать всякую помощь. Он мог помочь им починить колесо велосипеда или тележки, наладить коньки. Он мог показать, как нужно быстро вести мяч во время игры в баскетбол. И всегда при этом Сташев клал руку на плечо тому или иному мальчику, сжимал ему руки, прижимал его к себе. Он хлопал их по заднице и иногда задерживал руку на ягодицах. Он щупал, гладил, касался тела ни о чем не подозревающего мальчика. А что какой-нибудь пацан мог подумать обо всем этом? Все было так странно, так необычно. Мальчик понимал, конечно, что такого делать нельзя. В этом был какой-то грех. Но он не мог понять, был ли это его собственный грех, или Вальтера Сташева. И у кого он мог спросить? С кем мог поговорить об этом? Кому довериться? Об этом он не смел даже рассказать на исповеди. Ну, что он скажет? Что один мужчина положил ему руку на плечо, обнял его и… И что дальше? И он начал думать о плохих вещах, о таких вещах, которые ему даже не передать словами.