Чарльз Сноу - Дело

Но Кроуфорд уже вновь обрел равновесие. Он улыбнулся самодовольной улыбкой.

— Ну что ж, — сказал он, — не хочу говорить ничего сейчас, но думаю, что мы имеем основание надеяться раз и навсегда покончить завтра с этим злополучным делом.

Еще один день прошел в переговорах, которые пока что так и не принесли нам с Льюком желаемых результатов. Вечером после заседания я пошел в колледж, к Мартину в кабинет. Еще днем я позвонил ему по телефону и передал слова Кроуфорда. Высокие окна — архитектурное новшество восемнадцатого столетия, — которые по ночам надменно заливали своим светом весь двор, сейчас приветливо манили. Я рассчитывал, что Мартин уже знает приговор суда и ждет меня.

Однако я никак не рассчитывал, войдя в кабинет, найти там не Мартина, а Говарда с женой, дожидавшихся его. Говард, который читал вечернюю газету, взглянул на меня и сказал: «Хэлло!» Лаура, назвав меня полным титулом, вежливо, официально и бодро проговорила: «Добрый вечер!»

— Мартин дал нам знать, что решение суда ожидается сегодня, — пояснила она.

— Пока еще ничего нет?

— Пока ничего. — Она добавила, что Мартин вышел «пособирать новости». Оба они — и она и Говард — казались совершенно спокойными.

Я подумал, что нервы у них куда крепче, чем у меня. Будь я на их месте, я не мог бы сидеть так вот в колледже и ждать, не мог бы, как бы ни был я уверен в исходе дела. По правде говоря, чем большую уверенность испытывал бы я, тем старательнее оттягивал бы из суеверного чувства, без сомнения презираемого ими обоими, момент получения добрых вестей. На их месте я пошел бы погулять подальше от телефонов и посыльных и затем вернулся бы домой в надежде, что вести тем временем уже получены, по-прежнему желая в глубине души, чтобы конверт можно было еще некоторое время не распечатывать.

Не такова, однако, была эта пара. Они стояли настолько выше предрассудков, что казалось, их ничем не прошибешь. Говард нашел в газете заметку об английском солдате, убитом во время, как он выразился, «одной из ваших колониальных авантюр». Ему хотелось вовлечь меня в политический спор. Забавно было, что, сыпля марксистскими лозунгами, которые он произносил весьма агрессивно, он в то же время был возмущен тем обстоятельством, что взвод попал в засаду. Его двоюродный брат служил как раз в этом полку, и Говард, незаметно для себя, впал в озабоченный тон, весьма похожий на тон, свойственный членам «Праттс» [19] Лондонский великосветский клуб. , — брюзгливый, снисходительно-встревоженный и благородно-негодующий. Чувствовалось, что стоит совсем немного изменить его характер — и из него может получиться превосходный кадровый офицер.

На лестнице за дверью послышались шаги. Я узнал шаги Мартина, хотя можно было подумать, что идет человек гораздо более грузный. Я замолчал. Говард уставился на дверь.

Вошел Мартин. В руке у него был клочок бумаги. Глаза его ярко блестели, и на мгновение мне показалось, что все обстоит хорошо. Мы сидели вокруг камина; он ступил на коврик, лежавший у нас под ногами, и только тогда заговорил.

— Мне очень неприятно, что именно я должен сообщить вам это, — сказал он глухим голосом. — Новости скверные!

Не прибавив больше ничего, он передал записку Говарду. Тот прочел ее с ничего не выражающим лицом, молча протянул жене и снова взялся за газету. Лаура густо покраснела, лоб ее вдруг прорезала одна-единственная морщинка, и она передала записку мне. Записка была на бланке ректора колледжа, и гласила она следующее:

«Суд старейшин по просьбе членов совета колледжа пересмотрел дело доктора Д. Дж. Говарда, в прошлом члена совета. Суд пришел к заключению, что достаточных оснований для того, чтобы первоначальное решение было им изменено, не имеется.

Пониженным голосом, переходящим в шепот, как будто мы были в комнате больного или в церкви, Мартин сказал мне, что сообщение это еще не разослано членам: его сейчас размножают в канцелярии колледжа, где он и взял этот экземпляр. Больше он ничего не добавил и продолжал сидеть, глядя на меня с таким видом, словно не знал, как себя вести, словно не находил, что сказать этим людям, что сделать для них. Ничем не мог помочь ему и я. Оба мы в молчании смотрели на Лауру, устремившую на Говарда взгляд, полный любви и заботы. Говард сидел, низко опустив газету, так, чтобы на нее падал свет стоячей лампы. Лицо его было совсем неподвижно, только глаза быстро пробегали строчку за строчкой; казалось, и в комнате все замерло.