Кристофер Ишервуд - Мемориал. Семейный портрет

— Но вот ты скажи, Маргарет, просто мне интересно. Что ты имеешь против Митьки?

— Против этого ребенка? Да я его толком и не разглядела.

— Этого ребенка? — передразнивая ее тон. — Да ты, кажется, рисуешься, моя радость?

— Ну, может быть, разве что чуточку, — она улыбалась. — Но ей-богу, я же ничего абсолютно не говорю против… Митьки, да? Какое милое имя.

— Очень. То есть ты считаешь, что такие вещи всегда обречены на провал?

— Нет, почему. Не всегда. — Она запнулась. — Не для всех.

— Но для меня?

— Да, Эдвард, признаться, я так считаю.

Повисла пауза. Он осторожно прочистил горло; спросил уже другим, примиренным тоном:

— Почему?

— Ну, не знаю. Не твой стиль. Это так… — вдруг она осеклась, против воли усмехнулась. — Ой, Эдвард, прости, но я просто себе не представляю — ты и…

— Давай-давай, уж выкладывай свою остроту.

— Какие остроты. Иди по крайней мере… ой, нет, не могу, это так смешно, это как…

— Ну?

— Как няня при ребеночке. Или гувернер в благородном семействе.

— Спасибо большое.

— Прости, Эдвард. Ты же сам меня к стенке припер, знаешь ли. Но все так и есть. По-моему, тут бы надо абсолютно не иметь чувства юмора. А у тебя его слишком много.

— Может, не так много все же, как тебе кажется.

— Милый, но ты не сердишься, нет? — Нет.

— Сердишься.

— С чего бы. Мне исключительно интересно. Снова она вздохнула.

— Ох Господи, поздно уже. Я пойду.

Он проводил ее вниз на несколько маршей.

— Милый, — она вдруг сказала, — знаешь, я очень надеюсь, что ошибаюсь.

— Уверен, ты надеешься, что ты права.

Прощались с улыбками. Осклабясь, он отвесил свой фирменный легкий поклон. Но он ее ненавидел. По-настоящему ненавидел. Взяв себя в руки, сжав волю в крепкий кулак, сам весь сжавшись — сплошное упрямство, ненависть, — медленно побрел по лестнице наверх, в мастерскую, — ждать Митьку.

Как-то вечером, месяцев семь спустя, Митька ушел из мастерской. В кафе, сказал, сбегаю, за пачкой сигарет. Он не слишком удивился, когда Митька не пришел и через три часа. Но заснуть не мог. Вообще, последнее время насчет сна дело обстояло из рук вон, если только в доску не напиться. Так что сидел чуть ли не до утра, надирался.

И наутро Митьки не дождался. В тот вечер решил закатиться на рю де Лапп. И назавтра до вечера в мастерскую не возвращался.

На третий день позвонил в полицию, обзвонил больницы. Ни среди задержанных, ни среди жертв несчастного случая Митьки не оказалось. Просто он ушел.

Ушел. Вот оно, вот наконец и случилось — так мелькнуло в последний миг перед тем, как сознание погасло тогда, после катастрофы во Фландрии. Слава Богу!

Меньше недели спустя он выходил из поезда на Виктории, зверски пьяный. «Больше в жизни не протрезвлюсь, — было объявлено Маргарет. — Никогда, никогда, хватит». Она, кажется, испугалась. Все, кажется, были слегка испуганы. Кролики. Да не обижу я вас, очень надо. Что за комичный городок, этот Лондон. Ну и таскался по их кроличьим вечеринкам, сам из себя разыгрывал кролика — самого большого из всех. Незнакомые были в восторге. Друзья — исключительно приветливы и милы, но чуть-чуть испуганы.

Но все это временно, временно. Не может такое тянуться вечно. Понятно же, чем дело кончится. И хватит, и надо остаться с самим собой, один на один. Но только не здесь. И не в Париже. Кто-то помянул в разговоре Берлин. Принял за знак свыше. И через сорок восемь часов был в пути.

И было все это год назад.

Блестящие, сирые глаза Эдварда смотрели из теплого, озаренного вагона-ресторана на холодный, быстро вечереющий мир. Сумерки собирались на громадном вертящемся диске равнины. Пассажиры расходились по своим купе. Ждать осталось недолго. Рот дернуло нервной усмешкой. Вдруг он схватился за карандаш. Вдруг кое-что смешное пришло в голову, надо Маргарет написать.

Мэри позвонила. Лили сама открыла дверь.

— Ой, Мэри! Какой сюрприз!

— Привет, Лили. Ты как?

После минутной заминки — поцеловались.

— Все хорошо, спасибо. Входи.

Мэри вошла вслед за Лили в серую и серебряную гостиную, восхищаясь чистотой и порядком.

— Присаживайся, — Лили придвинула стул.

— Можно, я сперва осмотрюсь?

— Ну конечно. Ой, ты же никогда этой квартиры не видела, да?

— Не видела — можно?

Улыбнулись друг дружке. Лили, вдруг по-детски просияв, отворила дверь.

— Тут моя спальня.

Над кроватью — акварель: Холл, вид из глубины сада.