Я наблюдал за тем, как развивались взаимоотношения Хасана и Лютфи. Ужасно хотелось узнать, как поведет себя Хасан. Несколько раз цеплялся к нему Лютфи, позволяя себе самые возмутительные выходки. Но Хасан словно не замечал его, стоял опустив глаза и думая о чем-то своем.
— Шушваль ты эдакая! Ублюдок, недоносок, убийца поганый… Любому здесь известно, что мать тебя нагуляла! Чего же можно ожидать от ублюдка?! Какой прок от тебя, недоноска? Укокошат тебя, пригульного, так и знай! Позорище-то какое, стыдоба-то какая, что ты еще топчешь землю, подонок, весь в крови замаранный!.. Сукин сын! Свиные уши! Вонючка… Боюсь только, что мне срок накинут, а то порешил бы тебя сам, своими руками. Выпустил бы кишки из тебя вон, глотку вспорол бы, буркалы выколол. Кончил бы тебя, а кости — собакам, через забор! Пусть жрут, радуются… Дерьмо собачье! Дерьмо собачье… Смотрите-ка, ребята, как он форсит. Мол, я не какой-нибудь воришка, а убийца! Ах ты, сын потаскухи! Чтоб ты подох!
Беленится Лютфи, слюной брызгает, как припадочный какой. Арестанты обступили их, оторопело слушают брань непотребную. Наконец терпение Хасана лопнуло, он резко повернулся, собираясь уйти. Не тут-то было. Лютфи заступил ему путь и снова давай лаяться. Хасан молчит, слушает, а сам потом обливается. Долго так продолжалось, пока наконец парень не глянул в глаза Лютфи — и в тот же миг молниеносным движением выхватил из кармана складной нож на пружине.
Чудом увернулся Лютфи, ловкий, гад, ничего не скажешь, — и наутек. Хасан — за ним, а нож не выпускает. Носится Лютфи по всему тюремному двору, а Хасан — следом. Не помню точно, сколько длилась погоня, в общем, долго. Лютфи орет во все горло, пощады просит, а Хасан за ним — и ни звука. Несколько раз едва не настиг обидчика, несколько раз полоснул по спине Лютфи, но не причинил ему никакого вреда, только заплатанный пиджачишко порезал. Во все горло орет Лютфи: «Спасите! Спасите!», умоляет парня не убивать его. Наконец ворвался в какую-то камеру и захлопнул за собой дверь. Как только оказался в безопасности, снова за свое: осыпает Хасана грязной руганью, будто не он только что умолял, унижался. Хасан немного потоптался перед запертой дверью, потом медленно побрел в самый дальний угол тюремного двора и там, у самой стенки, присел на корточки. Нож все еще зажат в руке, а в глазах ярость.
С того дня Лютфи и близко не подходил к Хасану.
Но вскоре так случилось, что коноводы уголовников начали науськивать Лютфи на меня. Прежде-то он пресмыкался передо мной. И вот подходит он ко мне, вроде бы с просьбой какой-то, так мне показалось сначала.
— Слушаю тебя, Лютфи, — сказал я и предложил ему сигарету.
— Принять от тебя сигарету может только такой же ублюдок, как ты сам, — вдруг выпалил он.
Я опешил. Вокруг нас притихли: ожидали, что, как только пройдет мое замешательство, я вздрючу Лютфи как следует. Будет на что поглазеть! И тут вдруг Хасан метнулся в нашу сторону.
— Стой, ага! — крикнул он. — Я уж тысячу раз жалел, что связался в тот раз с этой паршивой собакой. И тебе не след! Не обращай внимания на эту тварь.
Так Хасан впервые заговорил.
С этого началась наша дружба. Точно не помню, сколько месяцев провели мы в одной тюрьме. Все это время Хасан ни с кем, кроме меня, не говорил. Он неплохо относился к своему тезке Хасану по кличке Джамусчу [8] Джамусчу — погонщик буйволов.
. Этот самый Хасан Джамусчу сидел уже давно. Он умел предсказывать судьбу. Хасану он тоже гадал. Свои предсказания передавал через меня. По лицу Хасана никак нельзя было угадать, доволен он или нет этими предсказаниями, но только к Джамусчу он относился с симпатией. Даже имя его произносил с какой-то особой теплотой.
Обычно мы с ним держались особняком: Хасан рассказывал, я слушал. И всегда он бывал настороже: не посмеиваюсь ли я над ним, не чувствую ли к нему презрение. Как напряженно следил он за каждым моим движением! Но я не испытывал ничего подобного, прекрасно понимал, что у него на душе. От природы Хасан был словоохотлив, но со временем приучил себя к молчанию. Поистине великим молчальником стал. Но когда ему встречался человек, способный его понять, он говорил без умолку.
Хасан никогда ничего не боялся. Смерть представлялась ему желанной, как райский сад. У него почему-то не отобрали складного ножа. Не всякий решался подойти к такому отчаянному смельчаку, как Хасан, — не каждый жандарм, разбойник или убийца, если даже они были далеко не из трусливого десятка. Да что там, Хасан — человек не простой. Он заглядывал в глаза самой смерти, жил, можно сказать, в ее владениях, столько всего перенес, что другим и не снилось. Рядом с ним могли встать только такие же, как он: повидавшие изнанку жизни — смерть.
Читать дальше