Яшар Кемаль - Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки

Он опять зашагал, не замечая, как пыль обжигает ноги. Потом почему-то сошел с дороги и потопал прямиком через поле, с хрустом давя молодые ростки. В отдалении тарахтела молотилка, переругивались поденщики. Он даже не оборотился в их сторону, лишь ускорил шаг. Глаза его злобно сощурились, маленькое сморщенное лицо было чуть не с кулачок. Резче обозначились морщины на лбу.

Земля под его ногами разбегалась во все стороны густой паутиной трещин. Он подвернул ногу на колдобине и повалился навзничь от пронзившей все тело боли. Земля окатила его неукротимым жаром. Боль боли, боль жары. Боль земли. На миг отступила память, но тут же вернулась и обдала удесятеренной болью.

— У-у-у-убью!

Не соображая, что делает, он вырвал с корнем пучок травы и остервенело засунул его в рот. Сидел и жевал, жевал. Сорвал еще несколько стеблей и тоже запихал в пересохший рот. Наконец заставил себя подняться и, шатаясь как пьяный, побрел дальше.

Вдруг он остановился, шалыми глазами повел вокруг себя. Что с ним? Куда он несется? Но память, память! Она услужливо подсказала: вор!

— Это я-то вор?! Негодяй, подлец! Всякий в Чукурове знает, что я честный, порядочный человек. Поплатишься за все, скотина!

Путники, что в тот день проходили по дороге, видели, как посреди поля — бескрайнего, безмерного, глянцевитого, как циновка, — замер в неподвижности какой-то человек. Он стоял, чуть подавшись вперед, глаза его были плотно закрыты. Солнце палило немилосердно, а под серыми веками плыли навязчивые картины.

Вот мальчонка-трехлеток с белыми-пребелыми зубами, радуясь чему-то, ползает под раскидистой орешиной. Ребенок, захлебываясь восторгом, кидается на шею матери. Тельце малыша все в липкой испарине. Рубашонка разорвана в клочья. Он плачет. Ну почему этот малыш все время плачет?

А вот молодая женщина возвращается с поля. Губы у нее потрескались и запеклись. Белая как лунь старуха все говорит и говорит что-то. Из многоцветного зноя Чукуровы она тянет к нему свои иссохшие руки.

Сведенные отчаяньем губы исторгли хриплый выкрик:

— Негодяй!

Он в бессильном отчаянье скрипнул зубами.

— Я — вор!!! Я в полночь воровал хлопок у Муаммера-бея?.. Поквитаюсь с тобой, подлец! Хочешь, чтобы мне больше не давали работы? Не дождешься!

Он опять ступил на дорогу и побрел не разбирая пути. Чуть поодаль увидел человека, но быстро густеющие сумерки мешали рассмотреть его. Пришлось ускорить шаг.

— Стой! — окликнул он шедшего впереди. Тот обернулся.

— Али? Это ты?

— Хюсейин? — удивился путник. — Ты нехорошо поступил, Хюсейин.

— Нехорошо, говоришь? Да ведь я это сделал только назло подрядчику.

— После твоего ухода он никак не мог угомониться. Как только тебя не честил. Вором называл, подлецом, мерзавцем. Словом, много чего говорил. Тебе не следовало допускать до такого позора.

Хюсейин спросил:

— Как еще он называл меня?

— Отстань! Не знаю.

— Как это не знаешь? Выкладывай все.

— Говорю, не знаю. Чего привязался?

— Лаялся, значит?

— Не знаю.

— Какими словами меня называл?

— Не знаю.

— Говорил, что спал с моей женой?

— Не знаю. Ну чего ты хочешь, ведь он гад каких мало.

— Выходит, сказал, что спал?

— Подонок он.

— Выходит, так прямо на людях и сказал, что спал с моей женой?

— Тварь он.

— Ах, мать его разэдак! Сказал-таки!

— Во всей Чукурове нет человека подлей его, — процедил сквозь зубы Али. — Цепной пес хозяев и первый враг поденщиков. Другой бы ни в жисть не показал хозяину твой мешок с хлопком, не опозорил бы. Сколько зла от одного поганца! Пользуется, что никто его осадить не может. Нет среди нас настоящих мужчин. И к тому же…

Хюсейин вперил в Али полубезумный взгляд. Глаза его налились слезами и кровью.

— Ты не увиливай. Скажи, говорил он насчет моей жены?

— Не знаю. — Али передернул плечами.

Вдруг в руке Хюсейина сверкнуло нагое лезвие кинжала.

— Скажи! Скажи!

Али чуть презрительно скривил губы:

— Вместо того чтоб на меня кидаться с кинжалом, ты бы лучше…

Хюсейин с ожесточением оттолкнул от себя Али и со всех ног бросился бежать обратно, туда, откуда пришел.

Он бежал, задыхаясь, падал, опять бежал — по полям, колючим зарослям, по стерне. Ободрал ноги в кровь.

Дремучее облако наползло на лунный диск, по земле разлилась вязкая темень. Сердце Хюсейина готово было выскочить из груди. Он споткнулся и повалился лицом в шипастый куст. Рука по-прежнему судорожно сжимала рукоять кинжала. Он бился на земле в бесслезных рыданиях.