Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия

– Одну минутку! – откликнулся тот.

– Щас проверим, – напевал Боб, – щас проверим их понятливость. О, шлепает. Ща-ас… – Боб широко развернул свою мужицкую грудь, отставил почти как балерун правую ногу под углом 90 градусов к левой, с княжеским достоинством поднял подбородок, обе руки протянул в направлении входа. Когда шлепанье приблизилось к двери, Боб откашлялся и, совсем как Борода, загудел:

– Га-ал-убчик, как тут у вас-с…

Вошла молодая женщина. В белом халатике, в шлепанцах…

– Здравствуйте, – мило улыбнулась она и, обойдя Боба, как статую, спросила. – Веничком? Или массажик? – она хлопнула его по попке. – Понятно?

Боб сглотнул слюну, покачал правой ногой и, опустив руки, как футболист при штрафном, сказал:

– Веничком. А потом массажик… с пивом.

– Одну минутку. Я сейчас переоденусь. Поднимайтесь пока в парное отделение.

Боб подмигнул нам и, прихлопнув ладонью кулак, полез в голубятню.

Женщина «переоделась» и голая последовала за ним.

– Однако! – у Рассказчика отвисла челюсть. – Хороша-а…

Женщина свесилась сверху:

– Плохих не держим.

– Ка-ка-я на-ту-ра! – взревел Борода. – В натуре, где мой мольберт?

– О, эти термы Каракаллы! Наружу пот, а внутрь катарсис! – воскликнул Рассказчик.

– Чего раскаркался? – спросил Борода.

Наверху зашлепал веник и шлепал по натуре до того долго, что нам стало невмоготу.

– Тоже ведь хочется попариться, а пары нет, – сказал Рассказчик.

– Пар легче воздуха – он наверху, – сказал Борода. – Здесь пару не найдешь.

Через полчаса мужское отделилось от женского и из пара явилась пара. Боб с массажисткой, как боги, спустились с высот голубятни к подножию керамической плитки, залезли под холодный душ и с наслаждением подставили сильным струям освежающей воды свои красные красивые тела.

Я, как старичок, нежился под тепленьким душем. В баню мне, к сожалению, было нельзя – там бы я поджарился в доспехах, как цыпленок в фольге.

– Не заржавеешь, дядя? – спросил голый пацаненок, взявшийся непонятно откуда. И тут же свистнул мое мыло.

– За мной не заржавеет, пацан.

– Смотри, могу мочалку дать.

– А я могу дать тебе по шее. Вали отсюда, мне стыдно. Мыло положи, где взял! Казенное!

«Дети ничего. И бабы ничего. Наверное, и жизнь ничего», – подумал я.

– А, Боб?

– Нихиль хумани, – ответил Рассказчик. – Ничто человеческое… Это я не о тебе, Борода. Кстати, у тебя порфирия с луковкой, случаем, в портфеле нет? Организовали бы, гляди, второй тройственный союз.

Но Борода не слышал его. Он крякнул и тоже подался в «голубятню» размягчить «старые косточки». Было хорошо слышно, как он хлестал себя веником, поддавал пару и горланил народные песни. Минут через двадцать он с ревом вырвался из этого ада, вывернув парную наизнанку, как чулок, а на здоровенных своих плечах вынес косяк и так с ним и попрыгал вниз по лестнице. В этот момент он очень напоминал ожившую картину Рубенса.

После бани нам выдали под расписку причитающееся нижнее белье – по комплекту на рыло, черные тапочки, называемые в разных местах по-разному: чувяками, чириками, чеботами, чуньками, прощай моя молодость и пр., спортивные костюмы стального цвета, мне черную шапочку, позаимствованную где-то на Ближнем Востоке не иначе как самим Готфридом Бульонским. Наши стоптанные башмаки и тряпье побросали в корзину с надписью «Second hand (For Russian)».

Борода с Рассказчиком с наслаждением облачались в чистую одежду.

– Ой, а я бы так еще походил голенький. Попочке так приятно-приятно. Овевает живительной прохладой.

– Походи, Боб, походи. Только лучше ближе к полуночи. По набережной.

– Ладно, Бобушка, в другой раз, голубчик, – стал уговаривать сам себя Боб. – Теперь свежего воздуха у тебя будет много, очень много. Рыцарь, может, заменишь феррум на лен? Жалко на тебя смотреть.

– Не смотри. Жалко у пчелки.

Мы вышли на улицу. Яркое солнце ударило в глаза. Мы зажмурились и почти без сил упали на скамейку. Напротив сидел тип с востока.

– Да, братцы, она же мне пива не дала! – воскликнул Боб.

– Не дала? – спросил Рассказчик и подмигнул нам. Борода захохотал так, что от нас шарахнулись два одиноких прохожих. Восточный тип встал, на взгляд измерил высоту солнца, посмотрел бесстрастно на запад, а потом выразительно на нас. Мы встали и пошли за ним через пустынную площадь к ресторану. Он интересно шел, тень колебалась за ним, как маятник, как хвост за ослом.

Ресторанчик был уютный, двухуровневый. Собственно, на высшем уровне размещался только оркестр, сразу за которым находились номера.