Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия

– Благодарю вас, вы очень любезны, – сказал я.

– Теперь, собственно, о предмете конфиденциальности. Один дар от лица, пожелавшего остаться неизвестным (он граф ), я не счел возможным предоставить на всеобщее обозрение. Прошу извинить меня за самоуправство.

– Да ради бога! Продолжайте.

– Это лицо прислало вам из Венеции прекрасное зеркало, обрамленное неизвестным мне материалом. Скорее всего, китайским. Оно удивительным образом копирует день и ночь. Когда в нем ночь, оно серое и в нем довольно сносно видишь свое собственное изображение. А когда в нем день, в нем появляется масса различных изображений, таких ярких, что себя уже и не видишь. Есть очень странные изображения, похожие на ночные кошмары или на персонажей «Комедии» Данте. И самое интересное, – Управляющий понизил голос и оглянулся, чем очень удивил меня, – что зеркало не отпускает эти изображения. В нем столько накопилось их, что от тесноты они начинают драться и убивать друг друга. Там сплошь смерть и насилие. И я опасаюсь, – перешел он на шепот, – я опасаюсь, как бы это зеркало не лопнуло и из него, как из ящика Пандоры, не вывалились на человечество все эти злобные и кровожадные изображения. Люди не справятся с ними. Здесь нужна рука Бога. Это зеркало у вас в опочивальне. Я его на всякий случай, от греха подальше, накрыл плащом.

– И что же оно само… включается? Я хотел сказать, меняет свои изображения, чередует день и ночь?

– Нет, там есть такой рычажок…

«Бог ты мой, да это же телевизор!» – я посмотрел по сторонам, не видно ли где линии электропередачи, чем черт не шутит – что мы знаем о средневековье? ЛЭП не было. Значит, кабель или на батарейках.

Я искренне поблагодарил Управляющего за предупреждение и заверил его, что не допущу, чтобы на человечество вывалилась вся эта мразь зазеркалья. Мало того, подумал я, я уничтожу эту гадину в самом зародыше, пока она не наплодила мириады змеенышей и те не расползлись по всему свету. Посланцы тьмы. Когда на ТV начинается день, на земле настает ночь. Надо так его уничтожить, чтобы ни одна его часть, ни один винтик, не попали в руки какому-нибудь средневековому гению и очередное дитя любопытства и любознательности не приблизило бы конец света на несколько веков.

Так вот как, оказывается, становятся луддитами, мракобесами и мизантропами. Не от незнания, господа, а совсем даже напротив – от знания того, чего еще не знаете вы!

Хотя, как я наивен: уничтожив этот ящик, я вовсе не уничтожу телевидение. Технический прогресс неуничтожим, как сорняк, как искушение дьявола, как вечное стремление человека облегчить себе жизнь. Ведь это не рукопись и не скульптура, не яблоня и не дамасская роза, в конце концов!

Чей же это такой изысканный подарочек? Графа, пожелавшего остаться неизвестным? Кажется, я знаю, чей.

Не успел я оглядеться в своих покоях, как мне предложили помыться и переодеться к обеду. Помыться мне предложили в сенях, где переваливались утки и бродили собаки и куры, а возле стены лежали откормленные свиньи, интеллектом уступающие, по заверениям биологов, только человеку. Про свинью нельзя, наверное, сказать, что она худа или плохо выглядит. Особенно в Хохляндии, что в переводе с немецкого означает: «Высокая страна». Поэтому свинья так редко пользуется услугами диетологов и прочих служителей культа здорового жилистого тела, портящих вкус сала.

На земляном полу стояла громадная бочка, накрытая тряпкой. Из бочки поднимался пар. Рядом стояли еще две кадки с горячей и холодной водой и висели на колу с гвоздями три ковша, один больше другого, гребень, какие-то конские хвосты, должно быть, мочалки, льняные полотнища – полотенца, в тазике лежала пемза и глина. Мыла и шампуня, естественно, не было. И это было тоже хорошо. На табуреточке лежало аккуратно сложенное бельишко. Везде была набросана солома, чтобы было хорошо ногам. А еще потому, что она прикрывала гуано домашних животных и птиц. Из стойла заржал Анхиз. Я подошел к нему, почесал храп, взял из корзины охапку моркови и угостил. Жеребец шумно жевал морковь, глядя мне в глаза своими изумительными по красоте глазами, и я понял, что пришелся ему по душе.

– Ты, часом, не вещий конь? – спросил я его. – Может, совет дашь, как в страну неизреченную нам попасть? Молчишь? Правильно делаешь. Огонь!

«Анхиз, приятель!» – прочитал я в его карих глазах.

– Огонь! – согласился я.

Поначалу я думал, что меня начнут услужливо раздевать, помогать залезть в бочку, лить воду, суетиться, хлопотать… Ничего подобного! Вокруг не было ни одной человеческой души. И это было хорошо. Я люблю мыться один. И как это слуги улавливают желание своих господ? Ни одна школа, ни один лицей, не говоря уж об университете, не в состоянии научить одного человека понимать мысли и желания другого. Это признак хорошего тона, вспомнил я, или хорошего вкуса. Этому не учат, с этим рождаются.