Андрей Иванов - Копенгага

Я отбросил мысли и поплыл по залу, просто отправился в плавание, среди людей, и где-то на одном из витков попал в область вращения волоокой девушки с большой грудью. Она отчаянно встряхивала волосами, при этом ее выдающаяся задница вздрагивала так, что сквозь ткань можно было уловить, как перекатывается плоть. Она была одна, совсем одна, я это как-то понял… так бывает, если человек пришел один, то это как-то сразу видно… она сама давала это понять… Отметил с удовлетворением, что она некрасива, хотя чем-то притягательна. Я моментально возбудился, чего не случалось со мной на дискотеках раньше. Она мне показалась доступной — я вдруг захотел ее настолько, что это уже не имело особого значения. Я бы овладел ею, даже если б она была недоступной, холодной и пришла не одна. В ней было что-то… животное и отталкивающее. Я стал вертеться подле нее; почти так же заискивающе, как тот маленький негритенок, похотливо приседая; она это заметила, стала бросать мне улыбки, подыгрывать мне, и когда заиграло что-то медленное, она повалилась мне в руки, стала тереться о мою шею… Триумф! Она сразу поняла, что я возбужден, и стало как-то все просто… и ясно. Мы будто поняли друг друга…

Она спросила мое имя, я сказал, что не говорю по-датски, но сказал, что меня зовут Эжен…

— Бодил, — крикнула она и перешла на английский. — Откуда ты взялся?

— Я — русский моряк с корабля, который месяц назад отбыл, а я остался, — не мешкая, соврал я.

— Почему?

— Ну, я решил остаться, потому что всю жизнь мечтал об этом городе. Это же скандинавский Париж! Не удержался! Город-мечта!

— О! — сказала она. — Ты интересно рассказываешь. Я никогда не слышала, чтобы кто-то прежде говорил о Копенгагене так красиво! Я не слышала, чтобы моряки, увидев Копенгаген, бросали корабль и оставались тут.

Я сказал, что я, видимо, первый, потому что я еще и поэт, и композитор авангардной музыки.

— А-а-а, — сказала она, — а меня на днях уволили. Ну и черт с ними, правда?

— Конечно. Тебя уволили, и ты встретила моряка, который бросил корабль, чтобы остаться в Копенгагене, в твоем родном городе.

— Sounds fucking romantic, doesn't it? [3] Sounds fucking romantic, doesn't it? (англ.) — Звучит чертовски романтично, не так ли?

Я согласился; она сказала:

— Я просто умираю от скуки… Нет у тебя чего-нибудь от скуки?

— Ну, разумеется, — сказал я, — какой же моряк без допа?

Мы вышли вдохнуть лекарства. Выкурили джоинт, и повело — ее качнуло, мы слиплись, она потребовала, чтоб я ее проводил… или отвел… или отнес… или отбуксировал… Мы поплыли по улице… Нас несло обоих… Не имело значения, куда… Было много углов. Было странно идти в ту ночь. Копенгага овладела моим телом. Копенгага оказалась ребристой, как кубистическая картина. На каждом повороте что-нибудь кусало или кололо. Она терлась спиной об угол здания, как кошка. Я впивался в нее, как голодный пес в жирную мясистую кость. Чем больше было поворотов в ту ночь, тем быстрее нам хотелось дойти, наконец. Но мы шли очень медленно, останавливались и целовались, а потом были влажные бока, липла рубашка, ударился коленом и хромал, она меня повалила у вокзала на асфальт и громко хохотала, поднимаясь и валясь на меня, валяя меня с боку на бок, заворачивая в стеклянную лужу, шлепая громкими смешными ладошками по влажной спине и роняя на меня слюни. Ввалились в пустой поезд. С хохотом расползлись. Только не в поезде!.. Нет, конечно, не в поезде… Наверное, успели на последний. Пустой и облеванный. Ха-ха-ха!

— Трекронер, — сказала Бодил, протягивая грязные ноги.

— Что Трекронер? — спросил я, окончательно тупея (в кармане разломался джоинт и раскрошился, я вонял марихуаной, как рождественская елка! И дурел от этого с каждым вдохом сильней и сильней! Сущий хейз!).

— Запомни, мы выходим в Тре-кро-нере… — Она икнула, язык заплелся, глаза уже не открывались.

— Угу, — только и ответил я ей, но она уже отрубилась мне на плечо.

Я не стал закрывать глаза. Я смотрел в окно. Вагон болтало из стороны в сторону, за окном рвались и рассыпались медные трубы… Копенгага рыдала от желания, ей не терпелось отдаться мне… О, пьяная моя Копенгага!

…

…

Вошли в полной темноте, нигде не включали свет. Быстро и бурно поеблись, мгновенно уснули. Я даже не понял, где мы. Куда мы вошли. За собой не закрыли. Ни на что не обратил внимания. Ничего не разглядел. Был сплошной мрак. Играла тихо музыка. Бежали строчкой маленькие огоньки на проигрывателе возле пола. Я был настолько обдолбан, что хотел только три вещи: отодрать эту бабу, пожрать и уснуть. Первое должно было осуществиться непременно. Чем-то одним из двух прочих можно было пренебречь. Мы так выдохлись от танцев, прогулки и ебли, что не стали шарить жратвы, просто уснули.