Джон Чивер - Буллет-Парк

— Ты хочешь сказать, что часа тебе мало, так, что ли?

— Не знаю, — сказал Тони.

— Налей-ка мне виски с содовой, Элиот, — попросила Нэлли.

Нейлз налил ей виски и содовой и вновь принялся за Тони.

— Ну, что ж, — сказал он. — Так как ты сам не можешь решить, придется мне решить за тебя. Во-первых, я буду следить, чтобы прежде, чем сесть за телевизор, ты сделал уроки.

— Но я возвращаюсь в полчетвертого, а когда автобус запоздает, то и того позже, — сказал Тони. — И если мне сразу делать уроки, я пропущу программу, которую дают в четыре.

— Это, конечно, большое горе, — сказал Нейлз. — Большое горе.

— Ах, оставь его, — сказала Нэлли. — Пожалуйста, оставь его в покое. На сегодня хватит.

— Мы говорим не о сегодня, а о всей неделе, включая и субботу, и воскресенье, и праздники. Поскольку никто из вас не желает принять решения, придется мне взять все на себя. Я выкину эту проклятую игрушку на помойку.

— Ой, папочка, не надо! — вскричал Тони. — Пожалуйста, не надо! Ну, пожалуйста! Я буду учиться лучше, вот увидишь! Я постараюсь!

— Я это уже который месяц от тебя слышу, — сказал Нейлз. — А толку никакого. Ты давно обещаешь взяться за ум, а сам только и делаешь, что торчишь у телевизора. Допускаю, что намерения у тебя самые лучшие, но, увы, результатов не заметно. Итак, с телевизором покончено.

— Ах, нет, Элиот, прошу тебя, — взмолилась Нэлли. — Ну, пожалуйста! Он так любит телевизор. Неужели ты не понимаешь, что он его любит?

— Я знаю, что он его любит, — сказал Нейлз. — Именно поэтому я его и выброшу на помойку. Я люблю джин, люблю сигареты, но сейчас я курю лишь четырнадцатую за день и пью четвертый коктейль. Если бы я начинал пить с половины четвертого и пил не отрываясь до девяти, это значило бы, что я болен и, следовательно, нуждаюсь в посторонней помощи.

Нейлз выдернул вилку телевизора из розетки и подхватил его на руки. Ящик оказался тяжелым, держать его было неловко. Откинувшись назад, как беременная женщина, Нейлз двинулся с ним на кухню, волоча за собой шнур.

— Папочка, папочка, не надо! — кричал Тони. — Я не буду, не буду, не буду! — И мальчик, встав на колени, протянул к отцу молитвенно сложенные руки — жестом, который он, наверное, видел в какой-нибудь телевизионной мелодраме.

— Элиот, Элиот! — взвизгнула Нэлли. — Перестань, перестань! Ты сам пожалеешь, Элиот. Ты пожалеешь!

Тони бросился к матери в объятья. Оба плакали.

— Я это делаю не оттого, что мне так хочется! — крикнул Нейлз. — Вы думаете, я сам не люблю смотреть футбол и бейсбол, когда бываю дома? В конце концов ведь я выложил денежки за этот проклятый ящик! И все-таки я его выкину — не оттого, что хочу, а оттого, что должен.

— Не смотри, не смотри, мой милый, — сказала Нэлли сыну, прижимая его к себе.

Дверь из кухни во двор была заперта, и Нейлзу пришлось опустить ящик на пол, чтобы ее отпереть. Дождь громко стучал по земле. Напрягшись всем телом, Нейлз еще раз поднял ящик, пинком растворил наружную дверь и выбросил его в темноту. Он ударился о цементную дорожку и разломился с мелодичным стеклянным стоном, какой слышишь, когда один автомобиль врезается в другой. Нэлли поднялась с Тони к себе в спальню, бросилась на постель и разрыдалась. Тони ей вторил. Нейлз закрыл дверь кухни, чтобы не слышать дождя, и налил себе еще джину.

— Пятый, — сказал он.

Все это произошло восемь лет назад.

В предпоследнем классе Тони увлекся футболом, и его сделали первым запасным школьной команды. Хороший ученик из него так и не вышел, отметки его никогда не поднимались выше тройки, а уж с французским языком у него было и вовсе из рук вон плохо. Однажды после уроков, когда он собирался на тренировку, он услышал в школьный динамик, что директор вызывает его к себе. Это было досадно. Тони не боялся директора, но ему очень не хотелось опаздывать на тренировку. В приемной директора секретарша попросила его обождать.

— Но я опаздываю, — сказал Тони, — я уже опоздал на тренировку.

— Директор занят.

— Может, мне лучше зайти в другой раз? Завтра, например?

— Но ты и завтра опоздаешь на тренировку.

— А нельзя, чтобы директор вызвал меня с урока?

— Нет.

Тони оглядел приемную. Полки с учебниками, диаграммы и географические карты на стенах — все здесь говорило о том, что он находится в школе. Но Тони с отвращением смотрел на эту бутафорию: она его раздражала своей нереальностью. Единственное, на чем его глаз отдыхал, это застекленный шкаф со спортивными трофеями. Наконец, то есть через две-три минуты, его ввели к директору.