Илья Стогoв - 13 месяцев

Например, слово «счастье». Чего тут может быть непонятного?

Счастье — это максимум удовольствия. Слово, похожее по значению на слово «оргазм». Так считают девять из десяти… девяносто восемь из ста… практически все… кроме нескольких немодных людей, до сих пор уверенных, что «счастье» и «удовольствие» — это совсем разные штуки. Даже и рядом не стоящие.

Кто как не шоумен Роман Трахтенберг ежевечерне получает максимум удовольствия? Но счастлив ли этот толстый парень? Или не счастлив?

Похоть — это такой смертный грех, в греховность которого поверить очень сложно. Особенно если речь идет не о чьей-то, а о вашей личной похоти. И иногда стоит сходить посмотреть на что-нибудь столь же омерзительное, как шоу Романа Трахтенберга, чтобы потом всерьез задуматься: неужели мои половые закидоны со стороны выглядят тоже вот так?

Попробуйте представить себе рай. Готов поспорить: описывать вы станете что-то похожее на Ромино кабаре. Может быть, там не будет старых кастратов и живьем свежуемых козлов, но по сути — очень похоже.

Делать все, что хочу, и чтобы мне за это ничего не было. Вот и счастье! Ничего иного в голову человеку не приходит. Удовольствия, удовольствия, удовольствия… и чтобы потом за все за это не отвечать.

Спросите любого взрослого русского мужчину, и вам ответят: Трахтенберг уже сегодня живет в раю. В личном маленьком раю Романа Трахтенберга.

Он делает все, что нельзя, и ему за это платят. Платят столько, что на часть гонораров он способен заказать мне жизнеописание замечательного себя.

Он говорит гадости, когда ему хочется их говорить. Уверяет, что спаривается с красивыми женщинами: они сами его об этом просят, причем не стесняются раздвигать ноги там, где удобно не им, а бесстыжему Роме. Он пьет водку: бесплатно, сколько угодно и вкусно закусывая. А все вокруг говорят ему: — О! Ну-ка! Давай еще! Молоде-ец!

Шоумен Роман Трахтенберг отгородился от дневного света и стал жить так, будто все, во что я верю, — бред.

Только не подумайте, будто я стану осуждать этого парня с крашеной бородой! Я ведь отлично его понимаю. Дело в том, что я и сам — такой же. Тоже немного Трахтенберг.

Вы думаете, мне хочется делиться жизнью с окружающими? Черта с два! Большая часть меня спит и видит, как бы бетонной стеной отгородиться от мира. От Того, Кто не спуская глаз смотрит на меня. Отгородиться и делать то, что нельзя.

Много-много лет я провел как раз в попытках отгородиться. Устроить себе счастье из бесконечных удовольствий.

Одноместный рай. Ну, может быть, двухместный.

И чтобы там близко не было никакого Бога!

Это мне почти удалось. Я почти совсем уничтожил себя. В том числе и с помощью такого смертного греха, как похоть. То есть сам-то я считал, что все ОК, и в те часы, когда был почти мертв, я как раз считал, что очень даже жив.

Только недавно, оглянувшись на свою биографию, я осознал, что был в аду. Ведь маленький одноместный рай — это всегда ад.

Теперь-то я знаю это точно. А вот убедить в этом никого не могу. Вернее, может быть, кого-то и могу… но вот, например, шоумена Романа Трахтенберга — нет, не убедил.

Я вернул ему деньги. Всю перетянутую резинкой пачку долларов США. Жена не понимала, что я делаю, у нее уже были планы на эту сумму, и в издательстве на меня смотрели косо, но я, разумеется, все вернул.

Первое время мне было мерзко вспоминать о визите в трахтенберговское кабаре. Я пытался просто о нем забыть. Ничего не было! Я никогда не видел, как девушки на сцене пихают себе в промежность морковки!

Красивые девушки… каждая из которых могла бы стать чьей-то единственной любовью… каждый вечер они выходят и заискивающе улыбаются… пытаются развлечь смертельно пьяных мужчин.

Забыть не удалось. Прошло полгода, и я написал слова, которые вы только что прочли.

Глупо: за весь этот текст Трахтенберг не даст мне ни единой американской копеечки.

У самого въезда в поселок нам попался охотник. Здоровенный заполярный охламон в мохнатой одежде ехал верхом на лошади. Сзади к седлу была привязана свора охотничьих собак.

В снегоходе меня сопровождали несколько местных жителей. Проводив охотника заинтересованными взглядами, они тут же начали объяснять:

— На охоту поехал. Соболя бить будет. Первый раз собак в тундру ведет.

Все лето местные мужчины растят щенков, а потом уезжают в тундру и подросших собак берут с собой. Толковых, способных к охоте, оставляют жить. Остальным стреляют в ухо. После охоты из десяти собак в живых остается одна-две. Я поморщился: