Илья Стогoв - 13 месяцев

— Ну, может, действительно зря.

— Сегодня-то топор взял?

— Конечно! Я без топора никуда! И топор, и заточку. Все со мной.

На водителя я не смотрел. А он, похоже, не смотрел на дорогу — только в зеркальце заднего вида.

Когда мы доехали, я вылез из машины и аккуратно закрыл за собой дверь. Мыльник сказал «спасибо», тоже вылез, и таксист сразу же исчез. Растворился в воздухе. Парни долго над ним смеялись.

Вечер закончился тем, что мои спутники, взяв тяжелые деревянные колья, долго лупили по лобовому стеклу и капоту дорогой машины. После этого Мыльника я не видел ни разу.

Он умер, задохнувшись во сне. Обычная смерть героиновых джанки. Дело в том, что их организм постепенно разучивается дышать и вообще делать хоть что-то, кроме переваривания инъекций.

Говоря об умерших, живые выпячивают грудь. Бедолаги! Уже умерли! То ли дело мы! Мы-то живы! Для нас-то все продолжается.

Не думаю, что простая продолжительность жизни играет большую роль. Какая разница: жив ли ты, умер ли… важно, в какую сторону ты живешь, а сколько живешь — это уже частности.

Между мною и моим умершим другом больше общего, чем отличий. Отличие вообще лишь одно: Господь дал мне остановиться. Позвал меня и дал сил расслышать. Возможно, Мыльника Он звал точно так же. А тот решил, что ему показалось.

Мне точно известно: Господь очень хотел помочь моему другу. Просто иногда мы не желаем, чтобы нам помогали.

Мыльник пришел домой. Не раздеваясь, уснул. Сделал последний глоток грязного воздуха. И я уже никогда не узнаю, что творилось с ним дальше. Вернее, узнаю… но в тот момент меня будет куда больше интересовать собственная биография.

Мы родились с этим парнем в один год. Были маленькими, сорокасантиметровыми. Радовали родителей тем, что научились ходить… смешно ковыряли в носу… через двадцать с чем-то лет он умер.

На похороны я не пошел. Не по каким-то соображениям… просто был пьян в тот день. Разумеется, пьян. По слухам, пришедшие на поминки приятели умершего нажрались как скоты, и вели себя отвратительно. Я тоже в тот день вел себя отвратительно. Но, по крайней мере, не на глазах мыльниковских родителей.

Я заходил к ним пару раз. Сережина мама говорила, что собирается продать квартиру на первом этаже и уехать жить в провинцию. Там у них родственники. О сыне старалась не говорить.

Я тоже редко говорю о нем вслух. Но часто думаю про своего друга. По справедливости место Мыльнику в аду. Мне тоже. Но я по-прежнему надеюсь, что все еще может обернуться хорошо. Для нас обоих. Ведь Бог, в которого верит моя церковь, не справедлив, а милосерден.

Заключая взаимовыгодную сделку там, на ялтинской набережной, я не думал, что все так обернется. Мой друг умер первым. Думаю, теперь моя помощь ему нужнее, чем мне — его. Как и обещал, я молюсь о его душе. Каждый вечер встаю на колени и прошу Бога, богатого милосердием: прости нас, что Ты подарил нам жизнь, а мы распорядились ею столь бездарно…

Десять лет назад, едва приняв крещение в своей церкви, я отправился в паломничество.

Не подумайте, будто отправился я куда-нибудь типа Иерусалима или Рима. Путь мой лежал всего лишь из русского Смоленска в белорусский Могилев.

Одновременно с началом паломничества в тех краях начался сезон непролазных, стеной идущих ливней. Иногда идти приходилось буквально по пояс в жидкой грязи. Палатки ставили прямо поверх воды. Спали не раздеваясь. Во сне плотнее прижимались к теплым телам соседей.

Колонна состояла из нескольких тысяч по уши заросших грязью пешеходов. Впереди шли монахи с хоругвями. Каждый — в одежде соответствующего ордена.

За ними шагали музыканты из религиозного ансамбля, укомплектованного студентами-африканцами. Каких-то особых инструментов с собой у них не было. Играли негры на чем придется: на гитаре с единственной выжившей струной… на перевернутом донышке кастрюли… на детских гуделках… на жестяной банке из-под коки, в которую насыпали немного камешков.

На девятый день ходьбы по непролазным белорусским болотам все мы, паломники, вышли на окраину безымянного села. Для жителей Богом забытой деревушки это было невиданным аттракционом.

Сперва жители решили, что началась война, и попрятались. Потом, разглядев хоругви, начали понемногу вылезать из домов. «Боговеруюшие!» — удивленно шептали мужчины.

Ошалевшие от радости мальчишки… бабушки в чистых платочках. Одна толстая белорусская женщина подскочила к группе африканцев и принялась хватать их за руки, приговаривая, что ах какие они черненькие, никогда не видела живых негритосов!