Алек Стюарт - Жизнь — это судьба

Проснулась я внезапно, разбуженная странной, мучительной болью. Она накатывала волнами, то обрушиваясь на меня, то снова отпуская, в течение нескольких минут я совсем не ощущала боли и даже могла сидеть. Но боль неизменно возвращалась. Я протянула руку, стараясь нащупать кнопку звонка, и нажала из последних сил. Через несколько секунд дверь в палату распахнулась, я увидела в светлом квадрате голову сиделки.

— У вас горит свет, — проговорила она, приближаясь. — Вам что-нибудь нужно?

Я только смотрела на нее, не в силах произнести ни слова. Но вот боль прошла, и я смогла объяснить, в чем дело.

— Я позову медсестру, — пообещала она и удалилась, торопливо шаркая резиновыми подошвами по навощенному полу коридора. Казалось, она отсутствовала целую вечность. Когда же вошел дежурный врач в сопровождении медицинской сестры, у меня уже началась ужасная лихорадка.

Взглянув на меня, они не стали терять времени.

— Сестра, пожалуйста, одеяла, — приказал доктор, — и побольше грелок с горячей водой: бедную девушку сильно знобит. Сделаем укол, хотя не думаю, чтобы от него была большая польза.

Мои зубы безостановочно выбивали дробь. Сиделка принесла еще одеял, а сестра плотно завернула меня в них. Мне было настолько холодно, что даже полдюжины грелок оказались не в состоянии согреть мои окоченевшие руки и ноги. Доктор сделал второй укол, который, по-видимому, так же мало помог, как и первый. Взяв меня за руку, он сказал:

— У вас все хорошо. Не волнуйтесь.

— Что... с-со... мной? — с трудом выговорила я, вглядываясь ему в лицо. — Опять... м-малярия? Мне так х-холодно, я...

Доктор успокаивающе похлопал меня по руке.

— Это не малярия. Боюсь, что вы можете потерять ребенка, но мы попытаемся его спасти. Сделаем все, что в наших силах.

Доктор действительно старался, но когда я услышала, как он попросил предупредить хирурга, то поняла, что борьба закончилась. После этого я потеряла всякое представление о времени, поскольку боль стала невыносимой. И не успела я сообразить, что означает появившаяся рядом с моей кроватью тележка, как уже была на пути в операционную. К тому моменту боль немного утихла, и мне уже было совершенно безразлично, что со мной произойдет.

Много, много времени спустя меня разбудил голос, приказавший.

— Выпейте вот это.

Я послушно выпила и спросила, что с ребенком. Тот же голос с сожалением ответил, что ребенок мертв, и торопливо добавил:

— Не огорчайтесь слишком, голубушка. Хирург сказал, что нет причин не родить другого ребенка, когда окрепнете.

— Хирург... так и сказал?

— Да, милая. А теперь спите. У вас все в порядке, утром вы почувствуете себя значительно лучше.

По голосу я узнала медсестру и попыталась улыбнуться. Она прохладной ладонью коснулась моей щеки.

— Постарайтесь уснуть, — посоветовала она.

Я закрыла глаза, веки казались свинцовыми, тело налилось безмерной усталостью. Несмотря на это, я все не засыпала. Ребенка нет, Коннора тоже нет, сверлило у меня в мозгу, и я осталась одна — совсем одна-одинешенька. Жизнь не могла преподнести мне более горьких минут, я достигла предела, больше я не в состоянии выдержать хотя бы одно еще несчастье.

Я громко позвала Коннора, всматриваясь в темноту. Никто, конечно, не отозвался, но я и не ожидала ответа.

Вошедшая сестра начала меня успокаивать и вновь посоветовала поскорее уснуть.

— Сестра, — сказала я, — даже если он теперь придет, я не желаю его видеть, не желаю никого видеть.

— Не волнуйтесь, — заявила решительно она, — у вас не будет посетителей, которых вы не хотите видеть, миссис Дейли.

Впервые меня назвали «миссис Дейли». Странно, что это обращение не вызвало никаких болезненных эмоций, странно, что я не могла уже плакать. Глаза были сухими. Я закрыла их и уснула. Во сне я видела себя снова на корабле, чувствовала легкое покачивание и слышала характерное поскрипывание, а голос сестры Даньелс цитировал наизусть строки из стихотворения Одена, и я повторяла за ней:

— «... Жизнь — тот удел, что можешь ты не принимать, пока не сдашься смерти».

Я громко и отчетливо дала свое согласие и услышала, как Коннор отчаянно крикнул: «Нет!» После этого все исчезло.

Процесс моего выздоровления протекал нормально и, с точки зрения докторов, без всяких видимых осложнений.

За две недели, которые я провела в госпитале в Рандуике, меня навещали только Дженис, ее отец и Генри О'Малли. На первых порах ко мне вообще никого не пускали, потом я наотрез отказалась видеть кого бы то ни было, кроме этих троих. Женщина, назвавшаяся Джульеттой Лайл, трижды пыталась встретиться со мной, но под разными предлогами я уклонялась от встречи. В третий раз она оставила записку, в которой просила непременно связаться с ней после выхода из госпиталя. Причем в качестве обратного адреса указала квартиру Коннора на Кингс-кросс. Я восприняла этот факт со смешанными чувствами.