Алек Стюарт - Жизнь — это судьба

Мучительное отчаяние овладело мною, сразу сдавило горло, перехватило дыхание. Из глаз полились горячие слезы. Сказывалось крайнее утомление, хотя до этого момента я чувствовала себя довольно сносно. Моя нервная система настолько расшаталась за последнее время, что я стояла у палатки и плакала открыто, не стесняясь, как плакал бывший военнопленный над своей грудой пирожков, так же, как и он, почти не чувствуя собственных слез. Какие же напрасные, просто идиотские, обманчивые надежды пробудились во мне, когда начальница вручила мне письмо с австралийской почтовой маркой. Теперь от них не осталось и следа. Меня удивляла собственная глупость, позволявшая все еще на что-то надеяться. Мой брак с Коннором потерпел крушение, под ним следовало подвести черту. Для него самого этот союз уже ничего не значил, да и для меня постепенно утрачивал то значение, которое я вначале придавала. Коннор позволил себе превратить нашу недолгую семейную жизнь в объект злых шуток, насмехался над Аланом, над собой, надо мной, а также над моими безуспешными попытками привязать его к себе. Иронический рисунок ранил сильнее любых слов, потому что от него веяло откровенной издевкой. Никакие слова, которые он мог высказать, не могли быть более жестокими, не могли убедительнее свидетельствовать о полном взаимном непонимании и о бесповоротности разрыва. Так ведь это я желала окончательного ответа, промелькнуло у меня в голове, хотела знать наверняка, что Коннор меня не любит.

Ну вот, теперь мне предоставлены все доказательства. Невозможно себе представить, чтобы у него сохранилась хоть искра любви ко мне, когда он посылал... это. Я пристально всматривалась в отвратительный рисунок и чувствовала себя ужасно опороченной.

Послышались шаги на импровизированном тротуаре из деревянных досок — быстрые, целеустремленные, решительные, — и я сразу догадалась, что это Генри О'Малли. Я не пошевельнулась, и он подошел ближе. В одной руке у него была бутылка виски, а в другой — эмалированная кружка с эмблемой Красного Креста.

— Я видел вас, — заявил он, без всяких предисловий переходя к сути дела — Моя палатка напротив, не мог не видеть. Вам нужен, полагаю, хороший глоток.

— Возможно, вы правы, — рассеянно взглянула я на него, слишком занятая горестными мыслями, чтобы осознать некоторую несообразность ситуации: стою тут с мокрыми от слез щеками, рыдаю средь бела дня у всех на виду. Внезапно я почувствовала, что силы мои окончательно иссякли, я дошла, как говорится, до точки.

Генри откинул полог, прикрывавший вход в палатку.

— А ну-ка заходите, — приказал он резко, я не тронулась с места. И тогда Генри взял меня за руку и, нагнувшись, заглянул в палатку. Я делила ее с Рейн и еще двумя австралийскими девушками, которые в тот момент находились в магазине. Убедившись, что внутри никого нет, он поставил бутылку и кружку на землю и, быстро наклонившись, подхватил меня на руки.

— Которая постель ваша? — спросил он, внося меня в палатку.

Я попыталась освободиться из его рук и встать на ноги.

— Вам нельзя входить сюда, вы...

— Милое дитя, не забывайте, что я доктор. Ни один волосок не упадет с вашей головы, даю вам слово. И если мое профессиональное чутье меня не подводит, вам нужен доктор и еще добрый глоток виски. Я наблюдал за вами, Вики Ранделл, если кому и предстоит свихнуться, то вы первая в этом ряду... Можно сюда? — спросил он возле одной из постелей, и, не дожидаясь ответа, положил меня. Мы все разостлали наши матрацы прямо на песке: походных кроватей не было и в помине. Я заметила, как гневно у него сдвинулись брови. — Боже мой, и в подобных условиях живут наши женщины! Ничего особенного, когда мы, мужчины, спим на земле — мы к этому привыкли, — но мне кажется, вам следовало бы устроиться немножко поудобнее.

Я порывалась рассказать о том, с какой поспешностью создавался наш лагерь, но он жестом остановил меня:

— Не разговаривайте до тех пор, пока не выпьете виски. Я сейчас принесу, а вы лежите спокойно.

Вернувшись с кружкой, он опустился рядом со мной на колени, обхватил сзади и приподнял — очень ловко и бережно. На губах я ощутила твердый холодный край эмалированной кружки.

— Выпейте, — сказал он тоном, не допускающим возражений. — Давайте... Все до дна. К сожалению, у меня нет для вас снотворного, но этот напиток тоже сойдет. Я мог бы пригласить какого-нибудь лагерного врача, только они все очень заняты, и, кроме того, я думаю, вы предпочитаете лечиться в частном порядке, без излишней огласки.