Алина Литинская - Рассказы и истории

Так вот, 44-й год, мы действительно вернулись в разрушенный Киев и живем в гостинице — наша квартира еще занята.

И вот однажды… (как в сказке) …однажды стук в дверь и на пороге стоит высокий, крепкий человек в унтах. Объятия, радость. И опять — разговоры до утра. Оказалось, Алексей Лепихин был сбит в бою неподалеку от Москвы, пролежал в крови и беспамятстве на снегу несколько суток, был подобран и доставлен в госпиталь, а из госпиталя — в санаторий под Киевом, на поправку. И вот — прямо к нам из санатория, разыскал через Союз художников.

Помню прощание: они с отцом в проеме двери. Коротко и крепко несколько раз обнялись. Он матери поцеловал руку. И вдруг так странно, так непохоже на себя:

— Увидимся, даст Бог. Я удачливый.

И все сплюнули через левое плечо. И он уехал. И снова на фронт.

Перед самым концом войны — кажется, было уже тепло — отец принес газету. Тогда в газетах печатались Указы о награждениях. В газете сообщалось, что летчику Алексею Лепихину присвоено звание Героя Советского Союза. Посмертно.

Вот и вся история знакомства с летчиком Лепихиным (странно: лишь дважды он появился в нашей жизни), кабы не эта очередь в гастрономе, кабы не рисунок, что перед глазами… Да кабы не муть под ложечкой — единственный живой пульсирующий камертон, оставшийся после того, как за двадцать с лишним лет после войны все остальные мерки были опрокинуты и перепаханы, когда и логика перестала быть логикой.

И тогда я просто подошла к этому человеку в очереди и, глядя в лицо, спросила:

— Вы — Алексей Лепихин?

Что произошло бы, кабы я ошиблась? Да ничего. Ровно ничего. Как повел бы себя человек, которого назвали чужим именем? Никак. Сказал бы, наверное: «Вы ошиблись», или еще что-нибудь в этом роде. Он не сказал так. Он вообще ничего не сказал. Он вздрогнул так, что рука непроизвольно дернулась. И брови на мгновенье из-под шапки — в сгусток. И отступил. И звук-не-звук а только губы разомкнулись. Я извинилась и отошла на место. Когда я оглянулась, его не было.

— Ра-а-айка, Райка! Рая, не уходи. Задержите её! Райка, подожди, стой… Ра-а-а-а…

И звук захлебнулся. Кричащий делал лихорадочные движения («Наверное так тонут» — мелькнуло в сознании). Он смахивал и опрокидывал всё, что стояло на столе, а звук падающих бутылок оставлял пробоины в слухе. Скатерть тянулась за ним густыми складками, словно стараясь удержать, а он в своём неистовстве — руками, глазами, хрипом, криком — пытался вырваться и не двигался с места, как во сне:

— Раааайка… Я протанцевал с этой женщиной всю жизнь… Пустите, вы ничего уже не можете сделать, пустите!..

Присутствующие переводили глаза с него на меня, с меня на него. Разгорячённые выпитым — поминки начались давно, часа два назад — они за минуту до того оживлённо беседовали. И вдруг это — «Ра-а-айка».

На плечо кричащего легла рука — коротко, властно и окончательно. И он сел. Как-то сразу сел, только слабо плечом дёрнул. Повертел головой и уткнулся в широкое лицо с прорезями глаз — оно выросло рядом с его плечом.

— У-у-у-у-у-у…

Сложил лодочкой ладони и ушёл в них лицом. Тихо. Только это у-у-у-у-у, как из-под воды.

А ко мне уже через тесноту комнаты, отодвигая бедром стулья, пробирается плотная фигура.

— Здра-авствуйте. — Рука с красным перстнем чуть подрагивает. — Вы — Раиса из Н-ска? Давайте знакомиться. Раиса, Костина жена. Жена я, и меня зовут Раиса.

(«Ты — Раиса, я — Раиса — наваждение какое-то. Чертовщина. Впрочем, я-то не Раиса»).

— Я — не Раиса. Вы ошибаетесь.

— Как — не Раиса? В глазах — испуг, разочарование, мгновенная искорка и — отпустило.

— А вы… знали?

— Кого?

— Ну…, — она сделала неопределённый жест.

Я посмотрела на другой конец стола. На полу, у самых ног Кости (не сказала, что звали его именно так) стояло ведро, заляпанное краской, а в нём бутылка с водкой. Он подливал себе в стакан и бутылку ставил назад в ведро.

Мой взгляд тут же был перехвачен:

— Привычка. Он маляр. Мы с ним малярничаем вместе. Сюда прямо с работы, всё своё с собой носим. Покойницу Наталью Георгиевну он очень уважал. Как узнал про похороны — всё бросил. Он когда-то у неё учился, а она его сюда вызвала, чтоб преподавать в хореографическом. Ну вот… А теперь вот. Пролетарии мы, — и она угрожающе хлопнула себя по животу, — а вообще-то, если вы его помните, как он выступал, то мне поговорить с вами надо. Я собираю на него материал. Книжку хочу выпустить. Знаменитый был, говорят.