Залман Шнеур - Дядя Зяма

— Конечно, помолился!

— И где же ты помолился?

— Здесь!

— Когда же ты помолился?

— Только что!

— Как же это ты успел?

— Да так, чтоб я так был здоров… — поклялся сын. — Вон еще и плевок от Алейну видать!

— Добрый знак! — ответил Зяма и собрал все тарелки, которые выставила Михля. Он кивком указал единственному сыну на опустевший стол и тоже поклялся:

— Чтоб я так был здоров… как то, что здесь стоял завтрак!

Поклялся и унес весь завтрак обратно на кухню.

Дядя Зяма терпеть не может, когда за столом собираются гости. Не любит ни праздничных угощений, ни приглашенных на ужин родственников. Родственник только строит из себя приличного человека: ест, как птичка, когда на него смотрят, а когда о нем забывают, набивает себе брюхо, как русский солдат. Вот Михля принимается уговаривать такого родственника:

— Возьмите что-нибудь! Что же вы ничего не пробуете? Съешьте еще кусочек… Не стесняйтесь!

А тот в ответ отказывается:

— Нет! Спасибо! Я уже сыт! Больше не могу! Сколько ж можно?

Михля настаивает:

— Как же так?! Вы же ничего не съели, ничего… Да что это с вами?..

Родственник опускает глаза: он, конечно же, сыт. Он вообще мало ест… И так далее.

Эта сцена достает Зяму до печенок: хочет есть — пусть ест! Не хочет — оставь его в покое! Но Зяма не говорит ни слова. Однако церемонные уговоры порой длятся так долго, что Зяма ухмыляется и прищуривает глаза:

— Оставь его в покое, Михля! Кажись, сама видишь! Сколько нужно еврею? Неужто же еврею нужно много? Еврей — существо благородное, наестся, что твой мужик, и… сыт!

Это всегда остужает и слишком настойчивые уговоры Михли, и слишком настойчивые отказы гостя. Со временем все родственники и друзья запомнили, что в доме у Зямы нельзя заставлять себя упрашивать. Потому что иначе можно остаться голодным. У Зямы дома заведено так, как написано в Мегиле: Веашсийо хадос… [86] А питье шло чинно, <���никто не принуждал> ( др.-евр. , Эстер [Есф.], 1:8) Кто хочет — пьет, кто хочет — ест. И никто никого не уговаривает.

В любавичском бесмедреше был пожилой прихожанин, вдовец, человек нервный: после смерти жены все искал себе подходящую партию, да так и не нашел. Тут уж он сам заупрямился: «Коли так, и вовсе не женюсь». Этого человека, раздражительного, подозрительного и нетерпимого ко всем и ко всему, звали Шлёма, а прозвище у него было — Пельмень. Оно напоминало о том, что у Шлёмы, как у пельменя, есть три острых угла. Первый острый угол — нос, торчащий, как типун [87] Болезненный нарост на языке у домашней птицы. ; второй — бороденка, которую Шлёмка от нетерпения все время дергает, так что она стоит дыбом; а третий — кадык. Этот кадык был вообще каким-то отдельным существом, жившим своей собственной, независимой жизнью на тощей Шлёмкиной шее. Никто не знал, почему Шлёмкин кадык движется то вверх, то вниз, то шевелится, как птенчик, то вовсе пропадает, так что даже неизвестно, куда он делся.

Шлёмка-пельмень — ужасно вредный тип. От его нервов всем достается. Перед минхой мужчины стоят себе в бесмедреше кружками: каждый кружок беседует, о чем пожелает, о том, что в голову взбредет. Бородатые лица приближаются к говорящему. Сутулые плечи сдвигаются тесней. Но в самый разгар беседы непременно откуда-то протиснется острый нос. Он протыкает стену говорящих, как красный, раскаленный гвоздь. За носом — острая сивая бороденка, так и рвущаяся внутрь круга. А уже за ними — острый кадык, который начинает беспокойно и слепо метаться во все стороны, как испуганный зверек. Добро пожаловать! Шлёмка-пельмень тут как тут. Он прикладывает к уху согнутую ладонь и прислушивается с кривой ухмылкой очень занятого человека. А? О чем тут речь? О том, что картошка гниет из-за сильных дождей, о том, что мясо подорожало?.. Шлёмка-пельмень подпрыгивает со странной злобой: «Я-то зна-аю!» — и суетливо перебегает к другому кружку, точно так же протыкая его своими «остриями». А? О чем тут речь? О выборах нового казенного раввина? [88] Должность казенного раввина была выборной. О ярмарке в Нижнем?.. Шлёмка-пельмень подпрыгивает: «Боже сохрани!» — с ударением на «сохрани» — и бежит к третьему кружку. Там говорят о прибавке жалованья раввину и, не рядом будь помянуто, об аренде коровьего выгона. Но выгон вовсе не интересует Шлёмку-вдовца. Где у него коровы? На что ему коровы? Он обеими руками хватается за голову, затыкая уши, и сердито кричит: