Фридрих Горенштейн - Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения

– Ну зачем она поехала в Москву, – повторяла Надежда Степановна, – если бы она воскресла, я бы ее сначала отхлестала, как взбалмошную девчонку, а уж потом расцеловала. Доктора предписали ведь ей безвыездно жить в Ялте… Она всегда была взбалмошной, даже в молодости, когда мы с ней ездили на Волынь, чтоб помочь бедному православному люду, страдающему от евреев… Она после этого сыпным тифом заболела…

– Дорогая Надежда Степановна, – сказал я, – дорогой Павел Яковлевич, я понимаю, нет таких слов, которые бы принесли вам утешение. Да я и не стану вас утешать… Посмотрите в окно. Сейчас вечер. В Große Garten гуляет публика, в «Zur Großen Wirtschaft» играет оркестр. А теперь мысленно унеситесь на Восток. На всем необъятном просторе земли русской народные гуляния в садах. В домах зажглись огоньки, играет музыка, шумит толпа, солдаты лузгают семечки… И каждый из нас бесконечно счастлив, что он русский, что он клеточка этого мирового организма, что он не какой-нибудь там вольный швейцарский гражданин, для которого за пределами его государства-уезда связь с людьми слабеет и замыкается мир его гражданской деятельности. Мы счастливы оттого, что, проехав какие-нибудь сто верст, как здесь в Европе, нам не надо говорить на чужом языке и возиться с таможней. Тот немец на конгрессе хотел упрекнуть нас, назвав русский народ русской кашей… Да, каша, пусть каша, гигантская национальная каша, которая вымешивается ложкой судьбы для того, чтоб люди разных племен быстрее слились в единую братскую семью – Россию. И здесь нам, русским антисемитам-патриотам, непочатый край работы…

– Спасибо, – сказал мне Павел Яковлевич. – Это вторая ваша речь сегодня по тому же поводу, на ту же тему… И она не менее блестяща.

– Спасибо, – сказала и Надежда Степановна, слабо пожав мне локоть. – Спасибо, дорогой друг.

И признаюсь, я снова испытал тог же легкий озноб от сильного нервного возбуждения, хоть аудитория моя на этот раз состояла из двух человек. Нет, в итоге это был все-таки счастливый день для русского антисемитизма. А подлинно счастливый день не может обойтись без горечи утрат, чтоб походить во всем на мать свою – жизнь.

Тем не менее горечь утраты оказала свое воздействие, у Надежды Степановны начался жар, Павел Яковлевич не смог ее оставить, и на заключительном заседании конгресса наша русская делегация была представлена лишь двумя делегатами: мной и Путешественником. Наш конгресс не имел пустых заседаний, как какой-нибудь конгресс медиков, состоявшийся одновременно с нашим и даже по соседству, правда, не в пивной, а в специально отданном зале, о чем мне рассказал один врач, который, будучи участником конгресса медиков, на нашем конгрессе присутствовал в публике. Каждое заседание нашего конгресса чем-нибудь выделялось. Последнее заседание выделилось программной речью Ивана Шимони по вопросам будущего государственного устройства.

Иван Шимони, этот талантливый последователь Дюринга и Иштоци, один из радикальнейших членов крайне левой стороны венгерского парламента, был для нас, русских, пожалуй, наиболее приемлемой фигурой как пример политического деятеля. В нем была рациональная логика Генрици, но без избытка прусского высокомерия, и эмоциональный накал Иштоци, но без несколько оторванной от международной жизни внутренней специфики малой мадьярской нации. Надо ведь признать, при всей моей любви к Иштоци, что значительная часть его международных тенденций и даже то, что сам конгресс был созван саксонскими антисемитами во главе с Пинкертом по его инициативе, происходили потому, что малая венгерская нация, как он, Иштоци, считал, не способна сама, без международной помощи справиться со своими евреями, поддержанными международным еврейством. Но у Ивана Шимони этот элемент малой нации отсутствовал. Вот замечательные места его речи:

– Наша современная политика, как бы красива она ни была на бумаге, игнорирует важнейшие условия общественного благоустройства. Она игнорирует потребность человека в дисциплинирующих и ограничивающих его элементах, она игнорирует также и укрепляющее и возвышающее влияние ассоциации. Частный интерес и общее благо ныне почти противоположны или по крайней мере не состоят между собой ни в какой органической связи. Правда, и у атомов есть свои законы, но результаты не оправдали ожидания тех людей, которые, может быть, возбуждаемые лучшими намерениями, провели в жизнь новейшие либеральные учреждения. При нынешнем господствующем индивидуализме победителем в борьбе за существование остается тот, кто является на рынок с большим капиталом и кто ведет эту борьбу дурными, лишенными морали средствами. Дюринг прямо указывал нам, кто именно имеет капитал и при этом обладает качествами, чуждыми арийско-христианской морали. Это еврей, всем своим существом нацеленный на охоту за деньгами. Таким образом, предположение, будто представительная система способна некоторым образом дистиллировать лучшие элементы общества, оказалось ошибочным. Парламентаризм, господа, есть только пустая форма. По моему мнению, антисемитизм, – и тут Шимони заговорил, делая ударение на каждом слове, – антисемитизм не что иное, как здоровая реакция против капитализма и его плодов, реакция против индивидуализма и его развращающего влияния, реакция против пустого парламентского формализма, главная функция которого состоит в заключении новых займов и во введении новых налогов. Если же евреи и прежде всего евреи служат предметом, на который направлено наше антикапиталистическое и антипарламентское движение, то они вполне это заслужили. В них выступают наружу все дурные черты вышеназванных явлений. Евреи не только защищают их, но отождествляются с ними. Они придают чуждой нам государственной и общественной системе живой смысл, неприятный арийскому глазу. Живые еврейские черты становятся ЖИВЫМИ чертами этой системы. Если вы признаете верным предыдущее положение, то вам должно быть ясно, что еврейский вопрос будет решен только тогда, когда мы будем в состоянии преобразовать радикально существующий порядок вещей…