Хироюки Ицуки - Капли великой реки

Я помню, что и сам тоже неосознанно всегда ставил себя перед выбором: «или-или». Но выбор «или-или» для таких, как я, от рождения ленивых и безответственных, очень мучителен. В конце концов, правильно ли одно принять, а другое исключить, отбросить?

И вот к чему я пришёл: а разве нельзя жить, не делая выбора между «так» и «иначе»? А что, если и одно, и другое принять как необходимое и важное для человека?

Где есть свет, там есть и тень, где плюс — там и минус. Если существует жизнь, то непременно существует и смерть. Разве суть человеческого существования не на пересечении этих крайних противоположностей?

Принимая и то, и это, примиряясь с возникшим в результате сумбуром и становясь от этого ещё более безответственным, чем прежде, я создаю расплывчатую неустойчивую зону, в которой нет резких «да» и «нет», но, может быть, это подстегнёт мои потухшие жизненные силы?

Пристально вглядываясь в прошлое, я осознал, что на всякое событие и явление у меня всегда было две противоположные точки зрения, мои ощущения всегда были, так сказать, амбивалентными.

Так и хочется упрекнуть себя: не в том ли причина, что ты просто безответственный, просто нерешительный и непостоянный по натуре, но в то же время я уверен, что это связано как-то и со временем, в которое я рос.

Я принадлежу к пограничному поколению, которое наполовину военное, наполовину послевоенное, поскольку родился в 1932 году. Если считать по эпохам правления, то это седьмой год Сёва.

Моё раннее детство пришлось на то время, когда до изголовья доносилось эхо шагов большой войны, к которой страна неуклонно приближалась, а в шестнадцатом году эры Сева началась Тихоокеанская война. В седьмом классе, только-только поступив в среднюю школу, я оказался перед лицом ошеломляющего факта поражения, потом была эвакуация с материка в Японию и жизненный старт среди послевоенного пепелища и чёрного рынка. Можно назвать эти события драматическими, ошибки не будет, но на самом деле пришлось столкнуться с такими бедами и пережить такой горький опыт, что словами не передать.

И всё же, когда я вдруг вспоминаю войну и всё, что с этим связано, у меня почему-то возникает очень странное чувство — чувство, что тогда я действительно жил.

Вот почему люди, помнящие первое десятилетие эры Сёва или войну, а также те, кто пережил послевоенные годы, когда рассказывают об этом, то хоть и твердят все как один, что время было тяжёлое, время было трагическое, но в голосе каждого ощущается сила, глаза блестят. Это поразительно, и это, конечно, означает, что у них есть ощущение полноты собственной жизни в то время.

Сейчас прошло уже полвека после окончания войны, и мы живём в эру правления Хэйсэй — «эпоху мира и совершенства». И тем не менее нельзя сказать, что всё моё существо наполняет ежеминутное и могучее чувство, что я живу на свете. Ну, если мне скажут на это, что просто-напросто я живу с прохладцей, без смысла и цели, так я о том как раз и говорю.

Перед войной, во время войны и после — попробуйте-ка в такие времена жить без смысла и цели! Во всяком случае, в напряжённой до предела атмосфере эпохи каждый человек становится частью судьбы чего-то большого — страны, нации. И если вы спросите, не вызывает ли неприятия само это слияние с другими в единое целое, то я считаю, что вовсе не обязательно.

Например, Такамура Котаро [26] Такамура Котаро (1883–1956) — поэт и скульптор, его отец — известный скульптор Такамура Коун. и многие другие сурово критикуют свои слова и действия во время войны. Но задумаемся: неужели же во время войны японских литераторов, поэтов, композиторов, художников и всех людей сходных профессий принудительно и против воли втягивала в милитаристические акции армия и полиция? У меня такое ощущение, что нет.

Восьмого декабря 1941 года воздушные силы императорского флота внезапно атаковали Пёрл-Харбор. Когда по радио передали новости: «Сегодня, восьмого числа, на рассвете, воздушные силы императорского флота вступили в состояние войны с Великобританией и Соединёнными Штатами Америки», многие ли из писателей, поэтов, художников всем сердцем приняли это как тяжкое несчастье и сказали себе: «Произошло страшное, отныне начнутся чёрные дни»? Я думаю, что таких было немного.

Конечно, и такие тоже были. Даже в то время было немало интеллектуалов и деятелей культуры, которые находились в тюрьме на основании страшного закона — Закона о поддержании общественного порядка. Для таких людей, должно быть, неизъяснимо тяжело было чувствовать, как страна всё ближе подходит к мрачному этапу своей истории. С другой стороны, я думаю, что достаточно многие после заявления Главного штаба почувствовали, как закипает кровь и играют мышцы: «Настают новые времена!» — а иные литераторы облекли эти чувства в слова, принялись писать книги и слагать стихи.