Андрей Геласимов: Бумажный тигр

Продавец вынул из-под прилавка и показал Потапову подставку для телефона в виде больших пухлых губ. Мобильник вставлялся в эту велюровую красную пасть, губы раздвигались, и вся композиция должна была, очевидно, создавать эротическое напряжение, пока абонент ждал звонка от любимого человека.

— Еще он прогу написал для тайных звонков. хотите, за отдельную плату можно поставить.

— А что это?

— Прога такая, я же говорю. Программа. Трэшак.

— А-а, программа… И что она делает?

— Позволяет скрывать некоторые звонки.

Они не отображаются ни в списках набранных, ни входящих.

— Зачем?

— Ну, если вам подруга, например, часто звонит. А жена любит в телефоне без вас копаться. Можно даже настройку установить, чтобы эти звонки без гудков проходили. Вам, например, кто-то важный звонит, а вы с женой в этот момент в машине там, или в ресторане. Телефон даже не пикнет.

— А как я узнаю, что мне звонили?

— Вибрация. Ее можно только на этот номер установить. И кроме вас никто не узнает. К тому же от звонка никаких следов. Не надо чистить потом журнал входящих. Многие, кстати, про это вообще забывают… Хорошие семьи распадаются.

Он кивнул с такой уверенностью, как будто сам только что спасал такую семью.

— Понятно, — вздохнул Потапов. — А ты что здесь делаешь?

— Я? — от резкой перемены в разговоре продавец растерялся, и взгляд его не успел убежать в сторону, замер на собеседнике, как уснувшая вдруг муха. — Так я эти телефоны продаю.

— С Мао Цзэдуном?

Продавец невольно опустил взгляд на книжку у себя в руке, но тут же внутренне подобрался.

— А в чем дело? Вы что, проверяющий? — Да. Взгляд продавца медленно набух раздражением. — Никто не говорил, что на рабочем месте нельзя читать.

Вы, вообще, от кого? Мне Толик сказал, что он сам будет за всем следить. Это он вас прислал?

Потапов знал один такой хитрый способ пожимания плечами, который даже с последнего ряда легко прочитывался любым зрителем как фраза

«А ты сам разве не догадываешься?» На поиск и закрепление этого жеста с актерами у него однажды ушла целая репетиция, но оно того стоило, потому что работало безотказно. При условии «догадайся сам» люди обычно предполагают, что их ждут неприятности, а вуаль умолчания многократно усиливает чувство тревоги.

— Ты мне пока телефончик продай. А после этого мы с тобой разговор продолжим. Наблюдая за скованным теперь в движениях продавцом, делавшим какие-то свои отметки в технических документах, Потапов подошел к прилавку и взял раскрытую красную книжицу, которая лежала страницами вниз. Продавец настороженно покосился на этот жест, но смолчал. Он уже укладывал телефон в коробку. Потапов начал неторопливо перелистывать странички.

— Так вы все-таки от кого? — не выдержал молчания продавец.

— Я? — Потапов поднял на него заранее приготовленный по-детски открытый, лучистый взгляд. — Я от товарища Мао.

Руки продавца перестали теребить коробку. В глубине его мясистых глаз, как в океане, тенью кита прошла какая-то мясистая мысль.

— Вот здесь вот написано, что всякий империалист — это бумажный тигр, — продолжал Потапов, стремительно перекрывая продавцу обратный путь в адекват. — А хозяин твой… как его? Толик… Империалист?

— Да нет… У него максимум еще две торговые палатки. Ну и веб-студия… Пара компов, трэшак… Не круто.

— Ага! Веб-студия. И через эту веб-студию Толик расползается грязным пятном по всему миру. Выходит, что он все-таки империалист. А значит — бумажный тигр. Так зачем же ты вкалываешь на бумажного тигра? Помогаешь ему шуршать бумажными лапами? Заметь, это сейчас не я с тобой говорю. Это товарищ Мао. Ты сам не чуешь, какой у тебя здесь косяк?

Реально строишь капитализм. Чувак, а как же революция? Пепел Клааса уже не стучит в твое сердце?

С Уленшпигелем Потапова, конечно, занесло, однако сильно взволнованный к этому моменту продавец ничего не заметил. Тем более что Тиль тоже боролся с угнетателями. Позиция Потапова укреплялась еще и тем, что продавцу по большому счету было без разницы — прикалывается его странный клиент или нет. Сам он, очевидно, давно перешел эту грань, и то, что раньше являлось для него просто приколом, эпатажем, при помощи которого он бессознательно скрывал от окружающих свой неуспех в жизни, постепенно переросло в нечто большее и стало способно скрывать его статус даже от него самого. Он уверовал в революцию, в Че Гевару, в Мао Цзэдуна, и эта агрессивная вера, как обезболивающие уколы, позволяла ему переносить успех в жизни других людей.