Джоанн Харрис - Ежевичное вино

— Я задаю вопросы, — объяснил он, — только потому, что я писатель; я любопытен. Я годами был в тупике, но когда приехал в Ланскне… — Он едва понимал, что говорит, его глаза сверлили изгиб ее спины под мужской рубашкой. — Здесь словно воздух другой. Я пишу как сумасшедший. Я все бросил, чтобы быть здесь…

Она обернулась — в одной руке красная луковица, в другой нож.

Он настойчиво повторил:

— Обещаю, что не буду ничего строить. Ради Христа, я сижу у вас в кухне, промокший до нитки и перемазанный питьевой содой. Я что, похож на дельца?

Она секунду подумала.

— Может, и нет, — наконец сказала она.

— Я купил дом с бухты-барахты. Я даже не знал, что вы… Я не думал, что вы… Я редко что-то делаю с бухты-барахты, — сбивчиво закончил он.

— Верится с трудом, — улыбаясь, отметила Мариза. — Вы же нарочно разворошили осиное гнездо.

Она улыбалась самым краешком рта, балла на два по десятибалльной шкале, но все же улыбалась.

После этого они разговорились. Джей рассказал ей о Лондоне, о Керри, о «Пьяблочном Джо». Он рассказал о розарии и огороде у дома. Конечно, он умолчал о мистическом явлении Джо и последующем его исчезновении, и о шести бутылках, и о том, как она, Мариза, просочилась в его новую книгу. Он не хотел показаться ей психом.

Она приготовила обед — макароны с фасолью — и пригласила его присоединиться. Потом они пили кофе и арманьяк. Она разрешила ему переодеться в комбинезон Тони, пока Роза играла на улице с Клопеттой. Джею показалось странным, что она назвала Тони «отцом Розы», а не «моим мужем», но возникшая между ними связь была слишком свежей, слишком непрочной — не стоит рисковать, задавая вопросы. Когда — если — она захочет поговорить о Тони, она сама выберет время.

Пока же о ней было известно немного. Отчаянная независимость, нежность к дочери, гордость работой, домом, землей. Улыбка, горькая на вид, но сладкая изнутри. Молчаливое внимание, скупые движения, изобличающие живой ум, за практичностью — случайные проблески язвительного юмора. Вспоминая их первую встречу, его былые предположения, то, как он слушал и наполовину верил мнениям таких людей, как Каро Клермон и Мирей Фэзанд, он горел от стыда. Героиня его романа — непредсказуемая, опасная и, возможно, безумная — не имела ничего общего с этой тихой, спокойной женщиной. Он позволил воображению забежать далеко вперед истины. Он смущенно пил кофе и обещал себе не лезть больше в ее дела. Ее жизнь и его выдумки никак не связаны.

Лишь позже, намного позже тревога вновь подняла голову. Да, Мариза очаровательна. И умна, если судить по тому, как она позволила ему говорить о себе, но ни разу не упомянула о собственном прошлом. К вечеру она знала о нем все. И все же что-то осталось недосказанным. Что-то насчет Розы. Он подумал о Розе. Мирей не сомневалась, что с ребенком плохо обращаются, но Джей не видел тому подтверждений. Напротив, невозможно не увидеть любовь матери и дочери. Джей вспомнил, как встретил их у изгороди. Их безмолвное взаимопонимание. Безмолвное. Вот оно. Но Роза может говорить, легко и непринужденно. Как она прикрикнула на козочку — мгновенная, эмоциональная вспышка. «Clopette, non! Pas dans la cuisine!» Будто она постоянно говорит с козочкой. И как Мариза глянула на нее, словно предостерегая: «молчи».

Почему она предостерегла дочь? Он думал об этом снова и снова. Быть может, Мариза не хотела, чтобы он нечто услышал? И девочка — разве она не сидела спиной к двери, когда козочка вошла?

Тогда как же она узнала, что козочка в кухне?

Дальний Край, лето 1977 года

Оставив Джилли, Джей посидел у моста, злой, виноватый, уверенный, что она за ним придет. Когда она не появилась, он улегся в мокрую траву, наслаждаясь горькими запахами земли и травы, и смотрел в небо, пока голова не закружилась от мороси. Он замерз, поэтому встал и отправился обратно в Пог-Хилл по бывшему железнодорожному полотну, то и дело останавливаясь осмотреть всякий мусор, больше по привычке, чем из настоящего интереса. Он так погрузился в раздумья, что не услышал и не увидел четверых, молча вынырнувших из-за деревьев за его спиной и пустившихся цепочкой в погоню.

Когда он заметил, было уже поздно. Гленда с двумя подружками: тощей блондиночкой — Карен, что ли? — и девочкой помладше, Полой — или Пэтти? — лет десяти-одиннадцати, с проколотыми ушами и некрасивым надутым ртом. Они шли ему наперерез, Гленда с одного боку, Карен и Пола с другого. Лица их блестели от дождя и усердия. Гленда смотрела на него в упор через дорожку — ее глаза сверкали. Мгновение она казалась почти симпатичной.