Наталия Ломовская - Лик избавителя

– Не говорите потом, что я вас не предупреждал! Как бы вам потом не покаяться! Вагаев…

Стася ускорила шаг, потому что не хотела больше ничего слышать. Смешно сказать, но этому парню с его немудреной философией удалось поколебать ее решимость.

На следующий день Стася пришла в клинику. Накануне она не ужинала, с утра не завтракала, а в палате ей запретили и воду пить. Есть бы она и не смогла, а вот жажда… От волнения, что ли, но во рту у нее пересохло. Пришел анестезиолог, шутник и балагур. Стася переоделась в больничное белье, положила свою пижаму в шкаф. Ей дали какую-то таблетку: «Успокойтесь». Она выпила лекарство, но успокоиться не могла – все время приоткрывала дверь палаты и выглядывала в коридор. Смотрела на дверь операционной, где ей предстояло оказаться. Радовалась про себя, что нынче дежурит другой охранник, любитель кроссвордов. Запоздало поняла: она могла бы пожаловаться кому-нибудь, да хотя бы самому Тимуру Адамовичу или администратору – Вагаев наверняка в такие вопросы не вникает! – могла бы пожаловаться на охранника! Пристает, дескать, к клиентам клиники, ведет себя назойливо, норовит проповедовать, запугивает…

Но потом Стася застыдилась своих мыслей. И, как бы в награду, тут же появился Вагаев. Он весело напевал, величал пациентку «красавицей» и «будущей конкуренткой Николь Кидман», даже поддразнивал ее.

– Анастасия Алексеевна, не иначе, собирается покорять Голливуд! Если там будут спрашивать, кто вам делал нос, направляйте всех ко мне, договорились?

Последнее, что Стася запомнила, проваливаясь в заколдованный сон, – это его стальные глаза и мурлыканье. Тимур Адамович напевал всегда один и тот же мотив, невероятно перевранную арию из «Летучей мыши».

А потом сразу наступила ночь.

В палате горел тусклый свет – предупредительная медсестра не погасила лампу, а лишь притушила ее. У Стаси саднило горло, во рту пересохло. Очень хотелось пить. Она дотянулась до кнопки, вызвала медсестру. Замерев, услышала звонок где-то далеко, в сонном, почти пустом здании. Но никто не явился. Ей почему-то трудно было решиться позвонить еще раз, она так и лежала и ждала чего-то, но чего? В коридоре гулко раздались чьи-то шаги, значит, ее зов все же услышали. Тихонько скрипнула дверь, от безжалостно-белого, больничного света, хлынувшего из коридора, Стася зажмурилась… А когда открыла глаза, то увидела, что к ней пришла вовсе не дежурная сестра. А давешний охранник.

– А где… – начала было Стася, но на большее ее не хватило.

– Сестра? Она спит. Сегодня Валентина дежурит, она всегда спит, не добудишься. Вы, наверное, пить хотите? Я подам.

– Спасибо, – согласилась Стася.

Охранник ушел куда-то, потом вернулся. Он принес стакан воды и трубочку. Вода показалась необычной на вкус, но это, конечно, из-за наркоза. Стася принялась жадно пить, но пить с заложенным носом было очень неудобно, и немного воды пролилось на простыню. Охранник взял с тумбочки салфетку, промокнул воду.

– Вы хорошо себя чувствуете? У вас что-нибудь болит? Может быть, все же разбудить Валентину?

– Не надо, – прошептала Стася.

Теперь, когда удалось напиться, ей стало совсем хорошо. И у нее правда ничего не болело, во всяком случае, не так, как она ожидала. Только ломило в висках, и во рту ощущался этот странный привкус…

– Тогда я пойду?

– Нет, подождите…

Вот странно – несмотря на то, что Стася нормально себя чувствовала, ей не хотелось оказаться в одиночестве. Она точно знала, сейчас ей не заснуть, а лежать в темноте, не слыша ничего, кроме собственного дыхания, то еще удовольствие.

– Я посижу с вами, – сказал охранник и устроился на стуле рядом со Стасиной кроватью.

– Как я выгляжу? – спросила она, повинуясь неизменному женскому инстинкту.

– Неплохо. Только у вас синяки, тут и тут. Как после махаловки.

После махаловки, надо же!

– Это пройдет, – утешил ее охранник. – У всех проходит! Завтра уже будет лучше. Постарайтесь поспать, а я тут посижу, пока вы не заснете. Вас Настя зовут, да?

– Да. А вас?

– Глеб.

Он бережно укрыл ее плечи простыней. Стася была тронута. Пожалуй, этот парень, Глеб, не так уж плох. Грубая речь странно контрастировала с его внешностью. В нем было что-то детски-нежное. На его щеках играл розовый румянец. Светлые волосы вились крупными кольцами. Глаза только были нехороши – маленькие глазки, окаймленные светлыми ресницами. Впрочем, их почти было не видно за очками с затененными стеклами. Интересно, ему не темно в таких очках ночью?